Ресторан. Заходит немецкий офицер. Молоденькая подавальщица снимает фартук, говорит: «Я ему не буду подавать» – и уходит. Метро. Контролер пробивает билеты. Подходят фашисты, они, конечно, не утруждают себя покупкой билетов. Контролер уходит: «Не хочу работать на них!..»

Интервенты напечатали «оккупационные марки», роздали эти фальшивые деньги своим офицерам и солдатам, начали «покупать». При мне один офицер забрал девятьсот пар дамских чулок. Денщики выносили ящики, кульки. Когда я уезжал из Парижа, я увидел багажные вагоны воинского поезда на Берлин. Они были набиты награбленным добром. Фашисты все забирали – от яиц до дверных ручек, от мыла до музейных картин. А магазины, которые были заперты, они попросту взломали.

Маленькая гастрономическая лавочка. Приходит фельдфебель, кричит: «Где кофе?..» Хозяйка отвечает: «Кофе больше нет». Я перевожу. Немец негодует: «Позавчера было. Куда спрятали?» Я перевожу: «Кофе теперь в Германии. Пускай господин фельдфебель съездит за кофе в Берлин». И хозяйка говорит мне: «Арестуют? Убьют? Что же, под ними нам не жить…»

Немецким фашистам выдавали в день двести пятьдесят граммов награбленного масла. Население было обречено на голод: оно получало в день пятьдесят граммов хлеба, сто сорок граммов мяса в неделю. Германские офицеры в ресторанах пожирали по курице на человека, яичницу из десяти яиц и, усмехаясь, смотрели на голодных парижан, которые стояли в очередях, надеясь получить восьмушку хлеба.

Фашисты унижали гордый город. Они маршировали по площади Конкорд, по прекрасной площади, о которой Маяковский написал: «Эта площадь оправдала б каждый город», и пели: «Французы – дикие свиньи. А мы их заколем! А мы их заколем! Мы умеем коптить окорока…» Они показывали во всех кино фильмы: бомбардировка Парижа, парад на Елисейских полях, расстрел беженцев на дорогах, с надписями: «Вот судьба чересчур горделивой Франции!» Они сносили памятники французским полководцам. Они повсюду повесили свои флаги с отвратительным пауком – свастикой. На центральной улице Рояль поместился фашистский штаб. Парижане должны были сходить с тротуара, проходя мимо. Фашистская полиция – гестапо каждый день хватала людей. Арестовали и гордость мировой науки профессора Ланжевена и тысячи рабочих. За уничтожение немецких плакатов смельчакам был обещан расстрел. Фашисты наняли помощников – ренегата Дорио, Лаваля, которого всегда можно было купить оптом и в розницу, и еще сотню предателей. Никто больше с захватчиками не общался. Разве что проститутки…

Оккупанты живут в пустыне. Когда они заходят в кафе, французы уходят. Когда раздаются звуки сирены, возвещающей воздушную тревогу, французы демонстративно аплодируют: приветствуют бомбардировщики, которые прилетели бомбить германских фашистов. Оккупанты провезли по улицам Парижа пленных англичан-летчиков с надписью: «Вот люди, которые уничтожают французские города». Население Парижа устроило пленным овацию. Люди говорят: «Все, кто против Гитлера, – за нас…» В ноябре на Елисейских полях студенты устроили антифашистскую демонстрацию. Многие были убиты. Восемнадцать студентов фашисты расстреляли. Но студенты не угомонились. Пришлось закрыть все школы, а сотни студентов были отправлены в концентрационные лагеря, где палачи с восьмилетним стажем пытают заключенных. Парижане, доведенные до отчаяния тупостью и жестокостью немецких фашистов, идут на все. Так, например, из кафе «Даркур» выкинули с третьего этажа германского офицера, который оскорбил француженку. Недавно на узенькой улочке в квартале Сен-Поль ночью подстрелили двух оккупантов. В Сене возле Сен-Клу выудили труп немецкого полковника.

Оккупанты хотели заставить французских рабочих работать на себя. На заводах Ситроена, Рено, «Гном» они решили ремонтировать самолеты и танки. Что же, парижские рабочие поработали! Отремонтированные самолеты недалеко улетели. Танки застряли под самым Парижем. Искали, кто подстроил, и не нашли. Рабочие были единодушны. Тогда германские фашисты стали насильно отправлять парижских рабочих в Германию – на каторжные работы.

Французские патриоты передали по радиостанции, не подчиненной немецкому контролю: «Пишите на всех стенах города букву V – первую букву слова Victoire (победа)». Патриоты хотели проверить, много ли парижан слушают их тайные радиопередачи. И три часа спустя все стены были покрыты буквой V – ее писали мелом, углем, краской. Она глядела на оккупантов отовсюду.

Даже дети, парижские «гамены» – озорники и насмешники – поют в лицо фашистским офицерам: «Ты врешь, ты врешь, ты скоро отсюда уйдешь» – на мотив старого сентиментального романса.

Французский народ был жестоко наказан за свою беспечность, за привязанность к легкой жизни, за то, что он позволил фашистской «пятой колонне» занять командные посты. Теперь французский народ закалился. Он готов кинуться на захватчиков. Я знаю отвагу французского народа – я видел Марну и Верден. Я понимаю, почему пугливо озираются по сторонам немецкие фашисты в мнимо спокойном Париже. Мальчишка поет: «Ты скоро отсюда уйдешь…» Конечно, им придется не уйти – убежать из Франции. Но не все убегут…

Я видел фашистских убийц там – в Париже. Я их хорошо знаю… И вот в короткую июньскую ночь они налетели на наши города. Кровь пролилась на улицы моей родины, древнего Киева. Кто затеял эту войну? Честолюбивый и жестокий маньяке мутными блуждающими глазами. Он мечется по Европе, ищет спасения, среди всех побед он чует неминуемую гибель. И этот изверг пошел на нас.

Уходят на фронт наши сыновья. У женщин сухие глаза. Ни криков, ни слез. Весь мир знает – мы не хотели этой войны; мы строили дома, прокладывали дороги, выращивали сады. Войну нам навязали. Страшен гнев миролюбивого народа. Мы воспитаны не под стеклянным колпаком, не в инкубаторах, мы привыкли к трудностям. Мы знаем, что эта война будет трудной, не на жизнь – на смерть. Но мы знаем также, что мы не уступим.

Враги ищут на нашей земле легкой поживы, они найдут смерть. Один фашистский профессор написал «ученый труд»: «Сколько немецких колонистов можно поселить на русской земле». Они увидят, сколько трупов немецких фашистов может принять советская земля.

26 июня 1941

Стоят невыносимо жаркие дни. Люди одеты по-летнему, и Москва кажется большой дачей. Днем можно забыть о войне. На Пушкинской площади, как всегда, продают цветы. Напротив Кремля есть кафе с террасой: красноармейцы, девушки, служащие в майках с портфелями едят мороженое.

У домашних хозяек много новых забот: затемняют дома, оклеивают оконные стекла матерчатыми полосками. Повсюду занятия противовоздушной обороны. Почтенные мамы учатся тушить зажигательные бомбы, которые молоденькие инструкторы сокращенно и презрительно называют «забами».

Вечером в переулках все сидят или стоят возле домов: обсуждают различные слухи. А слухов много: дурных и хороших. Один рассказывает, что Красная Армия подошла к Варшаве, другой, что немцы возле Москвы.

Многие москвичи просыпаются с петухами: хотят поскорее услышать военную сводку, ее передают в шесть часов утра.

В школах – на призывных пунктах – молчаливые, серьезные люди. Вокруг школ – женщины: матери, жены; на войну уходят без бравады и без страха. Поражает ранняя суровость на молодых, еще не затвердевших лицах.

Отдельные командиры, приезжающие на несколько часов с фронта, рассказывают о драме пограничных гарнизонов. Немцы напали исподтишка. Была ночь на воскресенье. В клубах танцевали.

Наши части оказывают ожесточенное сопротивление, но немцы продвигаются вперед. Все дороги загромождены беженцами. Еще не обстрелянные бойцы с тоской говорят о немецких танках.

Возле редакции «Известий» – большая карта театра военных действий. Стоят люди, смотрят и молчат. Где сейчас немцы?.. В сводке сказано: «превосходящие силы противника»…

Москва еще не понимает опасности. Здесь все смешалось: и уверенность в победе, и беспечность, сила и слабость.

Телефонный звонок разбудил меня в 4 часа утра: вызвала редакция – «слушайте радио». Я догадался, кто будет говорить. Речь Сталина потрясла всех. Она была глубоко человечной. Каждый почувствовал, что Сталин обращается именно к нему, с первой же фразы: «К вам обращаюсь я, друзья мои!» Сталин сказал об опасности: нужны большие жертвы и большое мужество.