Только впоследствии мне стало известно, что всю «прора­ботку моей записки» организовал Брежнев с его интриганскими замашками. Он этим самым пытался найти поддержку своего довольно шаткого авторитета. Подгорный в то время работал секретарем ЦК КПСС, имел прочное положение, к нему тянул­ся партийный актив и аппарат ЦК КПСС. Опасаясь роста авторитета Подгорного и большого влияния украинской партий­ной организации, Брежнев начал разные интриги исподволь против Подгорного. Я во всех мероприятиях поддерживал По­дгорного, видя его разумные предложения и меры.

Моя записка явилась поводом для того, чтобы организовать «критику» не только меня и Подгорного, но и вылить ушат грязи на партийную организацию Украины и ее кадры. И эта далеко не благовидная роль была поручена Брежневым Шеле- пину, Демичеву, Суслову, Косыгину и некоторым другим. При­чем чувствовалось, что проведена тщательная подготовка, даже выработан определенный сценарий всей процедуры обсуждения. В мой адрес было высказано много «острой критики» — говори­ли о моей неосмотрительности, незрелости, что мою записку могут в своих целях использовать классовые враги. Якобы эта записка направлена на подрыв монопол;ии внешней торговли, на расшатывание единства народа.

Все выступающие говорили, что они «этого» от меня не ожвдали. А я слушал и сам не понимал, что я сделал, чтобы вызвать такую «бурю в стакане воды». Но когда в речах начали проскальзывать вопросы, связанные с тем, что на Украине якобы слабо ведется борьба с проявлениями буржуазного на­ционализма, что идеологическая работа, особенно среди моло­дежи, ослаблена, а пропаганда дружбы народов и интернацио­нальное воспитание поставлены плохо — стало ясно. Это все было измышлением, неправдой и беспардонной ложью. На этом заседании некоторые ораторы договорились до того, что на Украине очень чтят Т. Г. Шевченко, что он среди народа, в особенности среди молодежи, является чуть ли не кумиром, тй что это ни что иное как проявление национализма, крамола.

В горячке или преднамеренно было наговорено много глупо­стей и оскорблений, необоснованных обвинений в адрес руково­дителей республики. Утверждалось, что, мол, Украина претен­дует на особое положение, проявляет местничество. Говорили й о том, что нарушается государственная и плановая дисципли- йа. В этом конкретно пытались обвинить Казанца, Кальченко, Скабу. Договорились даже до того, что на Украине слишком много говорят на украинском языке и что даже вывески на магазинах и названия улиц написаны на украинском языке.Сёвастополь-де — город русской славы, а в нем есть надписи на украинском языке. Выходило так, что славу Севастополю со­здавали только русские. И вообще дошли некоторые до того, что объявили украинский язык искаженным русо1симпязд>1ком. Во всем этом проявлялся самый оголтелый шовинизм, и в осо­бенности это было в выступлениях Шелепина, Суслова, Демиче- ва, Косыгина. Впоследствии им всем за это стыдно было, но каково всю эту организованную Брежневым клевету на украин­ский народ, партийную организацию пережить! Да и в мой адрес была организована самая настоящая клевета и политическая травля.

Подгорного обвинили в каком-то «кураторстве» над Украи­ной. Продолжая обсуждение моего письма-записки, начали го­ворить о том, что, мол, на Украйне в руководстве ЦК, аппарате и в обкомах партии нет русских. Все это было враньем, интри­ганством, разгулом шовинистических страстей.

Споко^йно выступил лишь А. И. Микоян, разумно, предупре­ждающе, что такое «обсуждение» вопроса доводит до опреде­ленных перегибов и может вызвать нежелательные политиче­ские эксцессы. Шелепин не унимался, предлагал даже сделать «организационные выводы», собрать Пленум ЦК КПУ и там все вопросы обсудить.

Я выступил, отверг все необоснованные обвинения в адрес партийной организации Украины и руководства. Что касается записки, то я сказал, что, может быть, надо было посоветовать­ся, прежде чем писать ее, но если так стоит вопрос, то тогда я никаких записок в ЦК писать не буду, ибо каждую из 1шх могут истолковать превратно. «Что касается,— сказал я Шеле- пину,— оргвыводов, то вы мало в чем разбираетесь, что делаетт ся на Украине, и если хотите созвать Пленум, то созывайте,, послушаете, что вам там скажут!»

Очевидно, это возымело свое действие, потому что Брежнев заявил, что, мол, мы только обсуждаем этот вопрос, а не делаем никаьсих вьгоодов.

Подгорный выступил очень резко, отверг все необосновант ные обвинения в адрес партийной организации Украины и его лично. Дал достойную отповедь секретарю ЦК Демичеву по поводу нападок на Скрыпника он сказал Демичеву: «Хорошо . было бы, если бы все коммунисты, в том числе и вы, тов. Деми- чев, хотя бы немного были похожи своими делами на то- в. Скрыпника. Это был настоящий коммунист».

Выступление Брежнева носило характер примирения, онсЬ было расплывчато, неопределенно, неуверенно, чувствовалось, что он лавирует. К чему-то совсем неуместно и неразумно вспомнил об украинизации при Скрыпнике, непростительно издевательски высказался об украинском языке, а это значит о культуре и украинском народе. Сам заварил всю эту кашу, но до конца расхлебать ее побоялся, показал свою полную несо­стоятельность, но при этом проявил большие свои «способно­сти» к интриганству. Если бы он в то время решился созвать Пленум ЦК КПУ и обо всем этом, что было сказано в адрес партийной организации Украины, узнали члены ЦК КПУ и пар­тийный актив, то еще неизвестно, чем это могло кончиться для «затейников» этого неразумного дела. Я перед Брежневым настаивал созвать Пленум, пусть кто-либо приедет и все, что говорилось здесь, на Президиуме, выскажет членам ЦК Украи­ны! Брежнев опасался этого. Он, очевидно, понимал, что в то время членами ЦК КПУ всему этому поклепу был бы дан самый настоящий политический бой и наверняка кое-кому из центра несдобровать бьшо бы.

Между тем дело показывало, что интересы Украины по внешнеполитическим вопросам игнорировались. В то время как в Узбекистане, Казахстане, Туркмении, Таджикской, Киргиз­ской, Грузинской, Армянской и Азербайджанской республиках еще в 1961 году были организованы торговые палаты, на Украине не решался этот вопрос.

Все же было принято решение подготовить предложение по моему письму.

Обо всем, что произошло на Президиуме ЦК КПСС, как нас «обсуждали», я, естественно, проинформировал членов Прези­диума ЦК КПУ, было это воспринято нездорово.

Спустя два месяца после разбора моего заявления-письма было все-таки принято решение, в котором осуждалось как политически неправильное мое письмо в ЦК. От всего эгого у меня на душе остался тяжелый осадок, я думал: где :т:е правда и откровенное обсуждение всех вопросов единомышленниками? Я убедился, что все это только на словах, в политике — интри­ги, недоверие, борьба за свое влияние, а дела-страны и судьбы народа — это дело третьестепенное, словами об интересах на­рода прикрывается все и вся.

: Брежнев, чувствуя свою слабость и нспопулярносгь, зсс время держался за Подюрного, и если бы не Подгорный, Брежнева буквально на второй год убрали бы. Чувствуя, что я все время нахожусь в тесном контакте с Подгорным, он, Брежнев, и ко мне часто обращался за советами и консульта­циями, я же относился ко всему этому довольно натянуто, хотя Подгорный меня уговаривал: «Петро, забудь, все в жизни быва­ет». Да, действительно, в жизни всяко бывает, и можно вег простить и пересмотреть, все, кроме подлости и интриганства.

1 сентября получил дерзкую и глупо необоснованную в обвИ' нениях записку Шелепина — она была разослана по Президиуму ЦК КПСС. В этом «документе» обвинялось руководство рес- публиьш в местничестве и, оказывается, оно проявлялось в том, что мы для «тылов» черной металлургии республики,' котбрая составляет 52% союзного производства, взяли несколько тысяч тонн сверх плана производства металла для ремонтных целей, так как Госплан совершенно не выделял для этих нужд металла. Весь огонь в записке был сосредоточен на И. П. Казанце, и это по двум причинам: потому, что Казанец так же, как и я, всегда защищал интересы республики, исходя из ответственности в промышленности, понимая, что от того, как будет работать по выполнению планов Украина, зависит в целом успех по стране. Вторая причина — это чтобы разъединить наши общие с Казанцем усилия в постановке принципиальных вопросов в интересах общего дела. Шелепин, конечно же, эту записку написал с «подачи» и согласия Брежнева.