“Чисто слонята!” —подумал Сундуков, потому что люди эти были упитанны и резвы, как вольные создания природы, спешащие на водопой, на запах хрустальной струи, звенящей где-то в ароматных банановых лесах. Остальные, собравшиеся здесь, были статичны, чумазы и обречены на неизвестность, потому что не умели чуять свежую воду. В ходе эволюции они утеряли это чувство. Им, бедолагам, только и оставалось, что стоять и смотреть на существ, которые знай бегут себе по велению сердца.

—Зарплату когда наконец платить будут?! —вдруг заблажил из толпы истеричный анонимный голос, и мобильная группа остановилась. Все вокруг словно облили уксусом.

Тот, кто казался среди гостей главным, попытался на глаз определить смутьяна, но не сумел. Однако продолжал сохранять на лице прежнее выражение гадливой доброжелательности и неудовольствие свое выразил лишь деликатнейшим прижмуриванием густой левой брови. Впрочем, чуткий Аристарх Маркович приметил эту бровь, пригорюнился и развел руками.

—Вот ведь как въелось в нас это социальное иждивенчество, Савелий Михалыч! -покаянно сказал он. —Вот подай нам на блюдечке, а?! Савелий Михалыч понимающе насупился и произнес отстраненно:

—Да-а, не видим, какой век на дворе… —он пожевал губами. —Информатика, система Интернет… Проедаем запас, а что оставим детям?! —по его лицу было ясно видно, что детей он в обиду не даст.

— Мало нас бьют, Савелий Михалыч! — горячо сказал Аристарх Маркович. — Вот что!

И все, кто мог слышать эти слова, оценили их большой смысл и согласно закивали головами. А Василиск, не в силах удержать чувств, даже подбежал зачем-то к Сундукову и выпалил ему в ухо булькающим, почти эротическим шепотом:

—Сейчас… сейчас нам покажут! Распустились мы, это точно! Кнут нам нужен, хороший нужен кнут!

С новой силой подул ветер. Наверху затрещали слипшиеся сучья, и на землю посыпалась труха.

—Денег мы просим, —сурово сказал Савелий Михалыч. —А вот тут у нас —битые кирпичи… Что, трудно убрать? Ветки, хлам… Траву вот эту сорную… Что, трудно вырвать? -перебарывая ветер, он шагнул в коридорчик между моргом и складом, по-крестьянски ухватив пятерней шалый прошлогодний побег. — Бурьяном заросли!

—И-эх! —отчаянно крикнул Василиск и экзотическим прыжком рванул на подмогу. Небо завыло и зарыдало. Кровельное железо откликнулось пулеметным громом. Тополя наклонились, будто желали приглядеться к человечкам внизу, дым от костров приник к земле и исчез, а сами костры брызнули огненной шрапнелью. По воздуху полетели накрахмаленные чепчики.

Ворвавшись в коридорчик, ветер приобрел скорость снаряда и увлек за собой Савелия Михалыча, который, нахмурясь, все еще тащил из земли чертополох. Его подошвы оторвались от грунта, стебель обломился, и ошеломленный Савелий Михалыч, крепко сжимая в кулаке верхушку непобежденного растения, промчался по воздуху, врезался в ветхий забор, пробил в нем дыру и выпал с другой стороны на тротуар. А следом, в белом халате и шапочке, с серьезнейшим выражением на лице парил Василиск. Он тоже ударился в забор, сломал еще две доски и приземлился возле начальства.

Ветер по-разбойничьи свистнул и, будто испугавшись содеянного, разбежался ручейками по закоулкам и затаился, глухо ворча. Савелий Михалыч быстро поднялся и вернулся через дыру во двор. Сочувственно гомоня, его тут же окружили соратники. К ним присоединился и Василиск, попытавшийся с ходу овладеть высочайшими брюками, чтобы отряхнуть с них даже самую мельчайшую пыль. Савелий Михалыч уворачивался от его нежных рук как мог.

—Теперь вот и забор надо новый ставить! —сухо заметил он онемевшему Аристарху Марковичу.

— Поставим! — безголосо сказал тот.

Василиск, согнувшись в три погибели, колдовал над роскошными брюками. Аристарх Маркович, очнувшись, отпихнул зама.

—Идите, Василий! —прикрикнул он, обретая дар речи. —Не путайтесь под ногами! Василиск подчинился, но обиделся насмерть. Савелий Михалыч осмотрелся. Со всех сторон его окружали обветренные, напряженные лица. Все будто ждали каких-то необходимых, единственных слов.

—Работайте, —с досадой сказал Савелий Михалыч. -Работайте, господа! —и пошел к машине. Страдальчески охая, прихромал Василиск. Рукав белоснежного халата был выпачкан в грязи.

—Вот, —потрясенно сказал Василиск, ища сочувствия. —Я, что ли, виноват? Я сам плечо ушиб. Больно! Ветер опять разошелся. Медсестры принялись вяло махать метлами. Гущин плюнул в сторону забора, бросил на землю грабли.

— Девчата! Зоя! Ну, невозможно же… — взмолился он. — Все сдувает! Давайте лучше мины искать! Изнемогшие небеса выстрелили дождем, гася костры и покрывая рябью асфальт. Медсестры с визгом бросились врассыпную, прижимая к юным грудкам драгоценные метлы. Черная “Волга”, мигая огнями, выкатилась со двора. Гущин подумал, деловито вздернул на буйную голову капюшон, мигнул Сундукову печальным глазом и, воспользовавшись дырой в заборе, исчез. Сундуков вернулся в кабинет и стал ждать. За окном наяривал дождь. Сундуков включил телевизор. Экран явил неожиданно четкую картинку -светловолосую девушку с глазами такой ясности и чистоты, какую могут обеспечить только долгие месяцы полноценного питания.

— Россия — родина слонов, привыкли повторять мы с иронией, - поведала девушка. — И это понятно, ведь в обиход это выражение вошло, когда мы еще были, как говорится, “впереди планеты всей”, —она сделала секундную паузу и добавила с застенчивым торжеством: -Но, возможно, скоро наш доморощенный афоризм может потерять анекдотическую окраску. Из Академии Наук нам сообщили о недавнем открытии, способном, кажется, подтвердить полную серьезность этого утверждения… Но ничего более Сундуков не узнал, потому что в этот момент открылась наружная дверь, и бурный топот заглушил симпатичную девушку. Сундуков нетерпеливо оглянулся, но в комнату, фыркая и пособачьи отряхиваясь, влетел Василиск. Мордочка его выражала крайнюю озабоченночть.

— Капитально шпарит, ага? — сказал он, вытирая ладонями сизые щеки, и сел на стул. Всем было известно, что Василиск чует дармовщину, как верблюд воду, если слово “вода” здесь уместно. Сундуков сник. Опять хлопнула дверь, и появился Гущин. С него лило. Он помахал извлеченной из кармана поллитровкой, добродушно пожаловался: “Мать твою…”, откинул мокрый капюшон, увидел Василиска, поперхнулся и жестко уточнил: “Твою мать!”. Затем он сел, и наступило молчание.

Василиск понял, что пора брать быка за рога. Мордочка его оживилась, заметалась, глаза обратились в полный хаос, губы сложились в трепещущий угольник.

— Хе-хе-хе! —закудахтал он. — Это я понимаю! С устатку, как говорится… Это по-мужски! Хлесь-хлесь, и в дамки!

Он тарахтел без умолку. В предвкушении выпивки Василиск неизменно вспоминал славные студенческие деньки, и, по его словам, выходило, что был он забубенным бражником, заводилой студенческих проказ, почти вагантом. Почему из ваганта получилась такая скотина, он не объяснял.

Гущин выслушал несколько древних легенд, а потом вдруг спросил:

— А слабо тебе, Василиск, на секционном столе выпить?

— Да мы в анатомичке… — завелся Василиск, едва не задохнувшись от отчаянности воспоминаний.

— На бутылку! — без тени улыбки сказал Гущин.

Василиск захихикал и заговорщицки покосился на Сундукова, как бы намекая, что бутылка у него в кармане.

—Пошли! —скомандовал Гущин, доставая из стола два служебных стакана. Они покинули уютный кабинет и, прорвав заслон дождя, вбежали в морг. Здесь горело электричество, и санитарка —Таисия Обмывающая Трупы —сосредоточенно бродила меж пустых страшных столов. Увидев Гущина, она оживилась, засеменила навстречу и свистящим шепотом сообщила:

—Иваныч! Я что видала!.. Намедни, как ветер поднялси, и целое светопреставление началось, я, было, на крылец хотела взойти, а тут он и явился!

— Да кто? — оглядывая углы, спросил Гущин.

—Князь! Ликом светел и в одеждах горящих!.. А вихорь его как подхватит! Да как понесет! А за ним — бесы! По воздуху!