— Ты на этих, что ль, намекаешь? — кивнул он в сторону президиума.

— Нет-нет, — ответил Сундуков. — Я имею в виду порнографию как жанр киноискусства.

—А-а… —сказал Гущин и задумался. —Ты знаешь, бывают симпатичные варианты! Вот, например, если девушки по-настоящему хорошенькие, и все это на солнечной натуре… или в роскошных интерьерах — тоже вполне! А всякие германские поделки, ну, знаешь -прыщи на заднице, железные койки — это я решительно отвергаю!

Сундуков наморщил лоб, пытаясь представить вероятный интерьер будущего фильма, и совсем уж неуверенно задал следующий вопрос:

— А ты бы, например, взялся финансировать порнофильм, если бы тебе предложили?

Гущин покосился на него хитрым глазом.

— А ты, что — или порнуху решил снимать? — спросил он.

— Да нет, — немедленно открестился Сундуков. — Приятель у меня…

Гущин хмыкнул и, посчитав тему исчерпанной, опять задремал.

Сундуков же сидел как на иголках и проклинал себя за непоследовательность. Вот Гущин —уверенный, цельный и оттого беззаботно дремлющий человек. В заначке у него даже есть —сам говорил —полторы тысячи долларов на черный день. То есть черный день этот еще далеко. А у Сундукова каждый день —черный, и нет времени делать заначки. Деньги нужны прямо сейчас. Или не нужны. Опять решать ему, Сундукову. И, как всегда в момент выбора, мысли Сундукова устремились в иные пределы, в счастливые миры, где решений не принимают. Ему захотелось уехать куда-нибудь —раз и навсегда. И, если на товарном поезде нельзя, то, может быть, попробовать на скором? Как некое избавление, ему пригрезился зеленый поезд —прокуренные тамбура, мужской гогот и стук колес, анонимность плацкарты и непредсказуемость бытия. В конференц-зале все чаще хлопали стулья, все громче делался кашель и смех, ерзали каблуки —это было похоже на шум пробуждающейся природы. Собрание подходило к счастливому завершению. Но раскрасневшийся кандидат еще долго и сердечно прощался с аудиторией —как дальний родственник из провинции, призанявший приличную сумму. В коридоре Гущина задержал заведующий терапевтическим отделением, и Сундуков вышел из здания один. На лавочке под могучим каштаном скучал Флягин. Увидев приятеля, он махнул рукой и побежал навстречу. Сундуков деликатно увернулся и, не говоря ни слова, направился к моргу.

— Ну, послушай, старик!.. — молящим голосом воззвал Флягин. — Я ведь ради тебя стараюсь! Мне-то что…

Сундуков неумолимо удалялся.

— Ну, старик!.. — простонал Флягин и возвратился на позицию под каштаном.

Рабочий день закончился странно — судьба дважды улыбнулась Сундукову. Сначала Таисия мимоходом сунула ему в руку какой-то узелок, сказав наставительно:

— Ты, Алексеич, все ж таки возьми! Хоть и не доллары, а пригодятся. А то, гляди — отощал совсем!

Сундуков узелок взял почти машинально, даже не поблагодарив, после чего Таисия удовлетворенно закивала головой и сразу ретировалась, улыбаясь от удовольствия. Сундуков в замешательстве помял мешочек, как бы дожидаясь от него японского смеха, но ничего не дождался и просто опустил мешочек в карман. А потом его нашел Гущин и веско сообщил, что предложение обдумал, и, если Сундуков действительно снимет роскошный зажигательный фильм, то, в счет грядущих барышей, он, Гущин, профинансирует этот алюр три креста — в пределах разумного, конечно.

— Тебе сколько, кстати, нужно-то? — сердито глядя в сторону, спросил он.

— Да не мне… — покраснел Сундуков. — Я же говорил, приятель…

— Сколько?!

— Тысячу, — застенчиво признался Сундуков. — Долларов!

—Ладно, —кивнул Гущин. —Малобюджетная постановка, значит… С привлечением родственников и соседей по лестничной клетке… —И, наставив на Сундукова громадный указающий перст, он жестко уточнил: — Но так — сначала стулья, потом деньги! Халтуре -заслон! Ни одного прыща на заднице не приму!

Внезапно разбогатевший Сундуков отвесил дурашливый поклон. Он чувствовал себя как человек, глотнувший веселящего газа.

—Только ты все же поостерегся бы, —посоветовал Гущин. -Что-то тебя в эротику бросает —сначала, понимаешь, на Светку глаз положил, теперь вот —жанр киноискусства… Годы уж не те вроде?

— А, кстати, где Света? — не в силах сдержать дурацкой улыбки, спросил Сундуков.

—На больничный ушла, —сказал Гущин, внимательно разглядывая приятеля. —Все думали — ты, а ушла она. Работнички!

По дороге домой Сундуков заметно поостыл. Мелкий золотой дождик, слегка окативший его, приятно пощекотал нервы и разбудил воображение, но… Он проходил мимо магазинов и заглядывал в витрины. Кроме заманчивых дорогих вещей, в стекле он видел собственное отражение. Прозрачный унылый призрак смотрел на Сундукова настороженно и робко, будто каждую секунду ожидал получить по морде. Сундуков ощущал голод. Ноги налились тяжестью. В последнее время он стал уставать после пеших прогулок —то ли плохо ел, то ли хорошо пил, то ли просто чересчур долго жил в этом неласковом мире. В один из магазинов Сундуков зашел —это был магазин радиоэлектроники. Он часто заглядывал сюда и решал, какой бы телевизор он купил, если бы имел златые горы. Из его старого “Рубина” время от времени, как из долины гейзеров, вырывались тонкие струйки ядовитого дыма. “Рубин” давно хотел умереть, но пока держался, зная, что Сундуковы на

мели. Магазин внутри напоминал центр управления полетами. Всюду мерцали экраны, и множество людей молча и внимательно за ними наблюдали. Иные, сбившись в кучки, надолго устраивались у телевизора и сосредоточенно отслеживали одну программу за другой, а иные кочевали из зала в зал, приникая на несколько мгновений к новому экрану, точно пчелы, собирающие нектар на цветущем лугу. Коротко стриженые, в широких брюках, продавцы невозмутимо глядели поверх голов и оживлялись только, когда ктонибудь, бледный и потный от волнения, решался на покупку. Тогда все приходило в движение, с треском распарывалась гофрированная коробка, со скрипом вынимался пенопласт, и восхищенным взорам являлся новенький, с иголочки, аппарат, лощеный и неприступный, как вельможа. Впрочем, подключенный к сети, он делался совершенно ручным —играл всеми цветами радуги, верещал на разные голоса и выполнял команды. Покупатель, отбросив тревоги и сомнения, медленно розовел, гордо отсчитывал деньги и уходил с приятной тяжестью в руках, уверенно шагая сквозь толпу почтительно расступающихся зевак.

Сундуков побродил вдоль прилавков, поглазел в полуторамиллионный телевизор, где молодой, но уже отяжелевший ведущий, монотонно балагуря, предлагал возбужденным и принаряженным игрокам настрогать из диковинного слова ДАБЫРЛТ как можно больше слов поприличнее. У него был вид человека, из последних сил борющегося со сном. Победителя игры ждал приз — телевизор, заманчиво мерцавший в глубине сцены — и в нем тот же усталый ведущий предлагал публике напрячься и выиграть телевизор, в котором уже совсем маленький, но не менее утомленный ведущий сулил третий телевизор, в котором… и так до бесконечности. Получалась удивительная вещь —люди делали деньги на чем угодно —на дурацких трубках фирмы Брус-Санта-Крус, на простаках, склонных к эротическим фантазиям, на никудышном слове ДАБЫРЛТ. Они жили полной жизнью, скупали недвижимость, давали интервью прессе и загорали на экзотических островах. Надежные ремесла, оттачиваемые веками, сделались никому ненужными. За них просто перестали платить. Сундуков понял, что если не отправится тотчас домой, то непременно напьется, растратив все деньги.

— Сынок! — вдруг взмолились у него за спиной. — Дай я пройду!

До него дошло, что он стоит столбом в дверях магазина, мешая движению, и какая-то старушка безуспешно пытается выбраться на улицу. Сундуков посторонился. —Валяй, бабка! —сказал он и горько добавил: —Только, чур, не в штаны! —С некоторых пор он ненавидел всех старушек на свете.

Уезжая домой в троллейбусе, Сундуков слепо глядел в окно и перебирал в памяти лица -Флягина, Витамина, кандидата с ямочкой, обрюзгшего шоумена и неизвестного Пашкиоператора. Лицо Пашки представлялось ему в виде зловещего силуэта, обрамленного сиянием. Мысленно Сундуков во все эти лица с удовольствием плюнул.