— Кукольник ваш на восток пошел. К Рейнгарду, — уточнил Го.

— Соврал… Ты же из гильдии северных ассасинов?

— Гильдия всегда славилась своей хитростью, — ответил Го, садясь к общему костру.

Утро выдалось нежданно холодным и промозглым. Мерзкое утро. Ветер гнал северную стужу к башням Рейнгарда. Незримый холод, точно живой, спускался с гор и катился шаром по склонам, пробирался на стены, ловко скользил под одежду росой и мурашками. В бойнице одиноко застыла фигура в плаще. Дрожащего от сырости наблюдателя секло градом, — тот безуспешно пытался воспламенить промерзший очаг.

Со злобы плюнув, он удовлетворился тлеющей трубкой и наглухо задернутым капюшоном. Трясущимися руками страж влил перченый кипяток прямо в горло, выпуская пар через ноздри. Сквозь слоистый туман, далеко внизу, неприкаянно бродили мертвяки, туда-сюда, как заведенные, то натыкаясь на стены, то спотыкаясь и падая на ровном месте. Их кукловод исчез в неизвестном направлении. Лишенные воли хозяина они искали только пищу, не помышляя о штурме. Бодро искали — в этом не откажешь. Методично. Оживленно. Внизу простиралась потрескавшаяся земля. Чахло белел голубоватым инеем ковыль, клевер и чертополох. И гули в светлых платьях изморози под вьющимся на гнилой коже льдом. Точно колосы большой снежной травы. От края до края. Пришли с востока, нежданные словно этот град. Полчища мервой силы. Но стены высоки, а гули явно не имеют артилерии и навыков взятия крепостей. Слава Мастеру. Пушки распахали поле ядрами. Перебили, смололи в мертвое мясо тысячи. А их не становилось меньше, будто к Рейнгарду стекались мертвецы со всего мира. Грустно скрипнул висячий фонарь, роняя сосульку вниз.

— Верно глаголишь, приятель, — кивнул артиллерист своему железному собеседнику, — плохо дело. Откуда их столько понавалило? Точно снега первой зимней ночью.

Мертвые гномы, мертвые люди, орки, гоблины. И даже безногий мертвый тролль, безвольно ползающий по полю где-то вдали. Нет названия для подобной армии. Как нет имени у каждого отдельного ее бойца. И не нужно смотреть им в лицо, прежде чем зажигать подрывной фитиль, — ведь если цирковой канатный плясун посмотрит вниз, он может и пошатнуться. Есть среди них почти не тронутые тлетворным дыханием смерти, — дети, юноши и молодые девушки. И те страшнее всех остальных. Глаза ее покрыты синевой, в руке зажата оторванная нечеловеческой силой лапа бродячей собаки. То и дело она подносит пищу ко рту и грызет кость вывернутыми наружу зубами с жутким скрипом. Платье благородной девушки в полной целости, замазанное грязной кровью, но сохранившей форму. Лишь на чудесно тонкой талии виднеется дыра от снаряда ли, или меткого копья. Да под левой грудью торчит арбалетный болт. Ковыляет потихоньку. Более всего другого поражает мертвенная красота и плотоядная жестокость той леди.

— Не долго тебе мучаться, милая, — подстраивает вертикальный принцип пушечного лафета промерзший артиллерист, — потерпи немного. Кремний упрямился и не давал искру. Промок совсем. Точно трава под утренней росой. Вахта давно закончилась, но не его, артиллериста, работа. Слева и где-то справа другие пушечники тоже разогревают стволы, готовя орудия к дневной службе. Поливают кипятком железо и затворы, чтобы мортиры не разорвало давлением. Тот же кипяток заливают в свое горло, будто они лишь деталь для орудия, приставной механизм обслуги. «Грянем, братцы» — распалил фитиль одинокий в своей бойнице наблюдатель. Под прицелом маячила фигура мертвой благородной леди. Платье вздымало на ветру корабельным парусом. Артиллерист привычно отвернулся, зажимая уши. Пффррх! Прогорел черный порох… Пушечник удивленно осматривал орудие. Гномий порох не мог отсыреть. Это невозможно. Однако, ядро не выстрелило. Оно выкатилось из ствола, вертикально плюхнувшись на землю. Вместо огненной струи в небо уходил вьющийся, синий дымок. Он выглянул за край бойницы. Десяток других ядер падал по стенам подобно стекающим дождевым каплям.

— Легионы идут! — переговаривались меж собой стражи на другом конце величайшего, приграничного бастиона. Болотная и северная когорты вошли еще ночью. Потрепанные и больше похожие на разбойников, они прогремели звоном доспехов по главной улице, перебудив пол города. Стражи недовольно ругались. Рейнгард слишком привык к напряженному молчанию за время осады. «Зачем приперлись эти буйные пьяницы с их нищим императором?» — раздавался возмущенный голос магистра Ферли. И не даром. Когорта болот бесцеремонно вломилась в резиденцию магистрата. Легионеры разлеглись посреди главного зала размышлений, грубо подмяв под свое грязное тело шелка, перину, а кто и магистратских рабынь-эльфиек.

Звенел разбитый кувшин, чертежи небрежно скинуты со своего места, и всюду грязь с болотных сапог.

— У вас нет никакого права вламываться сюда! — завопил магистр Ферли наглому мальчишке, ведущему легионы.

— Я — твой император, — устало ответил император. Левая линза его очков треснула, скулу пересекал свежий шрам, что придавало Стормо устрашающий вид.

— Оторвать этому червяку язык за дерзость, мой Император? — услужливо вынул жуткий палаш центурий Богус. Но Стормо благосклонно махнул рукой.

— Коли повториться, то вы несомненно окажите нам эту милость, Центурий, а пока… Богатейший машиностроитель всего Тулурка, магистр Ферли, пугливо отшатнулся. Последний раз он видел императора совсем наивным и юным мальчиком. Тем глупым дурачком, что почитал себя сыном главного человека империи, сыном победителя северных орков. Тогда как власть была вовсе не у семьи Торрий. Власть, она у него, магистра Ферли, и магистрата!

— Немного ли вы себе позволяете, юноша? — прошипел Ферли. — Под крышей этой резиденции находятся все магистры Гибурга! Немедленно уберите отсюда грязных варваров, или это сделает стража! Голос Ферли крепнул с каждым словом. Император пьяниц и скудоумных легионеров не смеет угрожать магистрату. Стормо же просто повиновался судьбе. Сила и воля. Это не жестокость, а необходимость. Испытание не закончилось там, в школе меча. Очевидный факт. Пока он правит легионом, оно будет всегда преследовать Стормо, тормоша когтистой лапой императорское плечо, проверяя его на крепость.

— Центурий Богус, язык магистру еще пригодится. Отрубите ему один из пальцев.

— Стража! — успел вскрикнуть неестественно высоким голосом магистр Ферли, до того как Богус повалил его на стол. Рот заткнули чьей-то грязной повязкой. Он почуял во рту отвратительный вкус засохшей крови и болота. Руку заломили точно клещами в кузнице. Магистр чувствовал, как мизинец стянули проволокой. Молчаливый взгляд центурия, ждущий одобрения. Император безучастно кивнул. Даже сквозь тряпье, болезненный вскрик разнесся меж стен, гулко метаясь по залу.

— Кажись лишнего отрубили, Сир… Император оставил сожалеющее замечание центурия без внимания, царственно занимая место во главе стола.

— Завтра, Магистр Ферли, вы соберете здесь весь магистрат. Я принимаю командование стражей Рейнгарда и его артиллерией. Казалось из-за плеча Стормо дико ухмылялся сам Дорн Рокката. Неведомым образом пересилив боль, Магистр Ферли отчаянно затряс вислым подбородком: «Будет сделано, Император».

Ночь была бессонной. «Не подведи нас, семя шакала!» — грубо кричал в уши Горак Страшный. «Будь смел!» — преследовало Стормо таинственное полусонное видение. Спокойствие наступило лишь к утру, когда первые солнечные лучи забрались на лицо. Император открыл красные глаза, перевернулся на бок, уставившись в одну точку. В узор прикроватной тумбы. Спальня принадлежала какой-то женщине, и потому на тумбе красавались аккуратно сложенные ночные туалеты. Одолевала сезонная простуда и обычный для его слабого здоровья насморк. Представив, что это гостевая спальня какой-нибудь Миледи Реле, Стормо высморкался в кружевную сорочку с особым, мстительным удовольствием. Трещала голова, сновали мысли. Безумные, будто все древние императоры разом решили устроить попойку внутри его черепа.