Бэк затворил дверь и закрыл ее на ключ, прежде чем извлек графин и пару бокалов из шкафчика, а затем наполнил их.

— Твоя тетушка прочла один научный трактат, в котором утверждалось, что дурной нрав происходит из печени под влиянием дьявольского напитка. Я думаю, Лезбридж следует ее указаниям и не подает алкоголь до ужина, ради нашего же блага, разумеется. Но это неважно, друг мой. Лучше расскажи мне, почему у тебя такой вид, как будто завтра наступит конец света, при том что у тебя были такие обширные планы на следующую весну?

Флетчер поднял бокал, осушил его и протянул вперед за следующей порцией:

— Когда ты успел припрятать бренди, Бэк? Видно, ты не боишься моей тетушки.

Бэк намеренно игнорировал вопрос и наполнил оба бокала. Он не хотел, чтобы его друг знал об избранном им пути наименьшего сопротивления: лучше спрятать запасы бренди, чем расстроить тетушку, намерения которой были добрыми, хотя и являлись следствием порочных идей.

— Неужели тебя совсем это не развлекло: прогулка по сельской местности, единение с природой?

Флетчер уставился на дно своего бокала, желая облегчить душу перед Бэком, но не знал, с чего начать; если, конечно, он мог хоть что-то сказать, не проклиная себя при этом. Да и что он мог сказать? Что он вдруг обнаружил в себе влечение к своему конюху? Вряд ли.

Мог ли он сказать, что он вел себя как шут, похваляясь своими подвигами, подобно напыщенному петуху, только для того, чтобы унять свое волнение, возникающее при одном лишь взгляде наивных глаз Билли Бэлкема? Почему бы ему сейчас не подпалить себе волосы и не станцевать джигу, покуда пламя будет поглощать его? Это было бы не менее шокирующим зрелищем.

— Я обнаружил, что наш дерзкий Билли Смит есть не кто иной, как не менее дерзкий Билли Бэлкем, — произнес Флетчер, понимая, что надо хоть что-нибудь сказать. — Он сбежал от читающей проповеди тетки из Танбридж-Уэллс. Я бы хотел, чтобы ты организовал его отправку туда как можно скорее.

Бэк взглянул на своего друга, пытаясь определить тон его голоса. Голос Флетчера звучал устало. Да, именно так, устало и как-то обеспокоенно.

— Хорошо, конечно, — сказал он, натужно улыбаясь; — похоже, ты сделал то, что намеревался. Ведь именно это ты хотел сделать, не так ли, Флетчер? Остаться с мальчиком наедине, войти к нему в доверие, чтобы выудить из него правду? Ты мог бы провести свою тетушку, но ведь это не требует большой тонкости. Я был убежден, что ты пытался совершить хороший поступок. Пожалуйста, прими мои поздравления. В чем же секрет? Твое открытое честное лицо или несколько ночей на природе? Лично я голосую за твое лицо.

Флетчер улыбнулся, но вдруг у него стало тяжело на сердце — он вспомнил, как отшлепал Билли. Даже Бэк вряд ли сочтет это хорошим поступком.

— Спасибо, Бэк. Теперь, если можно, я хотел бы сменить тему. Я проходил через желтый зал по пути наверх. Спасибо за отличную работу. Что-нибудь еще удалось сделать в мое отсутствие? Впрочем, я не думаю, что у тебя было достаточно времени.

Бэк присел, вытянув свою негнущуюся ногу.

— Есть еще кое-что, Флетч, — сказал он, доставая из кармана потрепанный измятый конверт. — Как ты помнишь, ты отправил свой военный багаж напрямую в Лейквью, когда возвращался из Испании. Я обнаружил его на чердаке рядом со столами, которые твоя тетушка приказала перенести туда из желтого зала. Я позволил себе распаковать его.

Флетчер усмехнулся:

— Мой военный багаж? Отличное определение для тряпок и лохмотьев, которые я привез с собой. Тебе не нужно было утруждать себя, Бэк. Следовало бы сжечь все это на костре. Я не из тех, кто ностальгирует над потрепанными сапогами или выцветшим мундиром.

Бэк кивнул в знак согласия:

— Это именно то, что я и сделал с этими вещами, за исключением твоего бритвенного набора, поскольку он достался тебе от отца, и некоторых других вещей. — Он протянул конверт: — Я все упаковал обратно на чердаке. Но я подумал, что, может быть, тебе интересно будет взглянуть на это. Я нашел его под подкладкой одной из сумок.

Флетчер поднялся и осторожно взял конверт:

— Я не припомню никакого конверта. — Он поднес его к глазам, чтобы рассмотреть надпись, частично скрытую пятнами грязи. — Оно адресовано мне и помечено «Лично в руки».

Он подошел к комоду, достал нож и распечатал конверт. Внутри был только один листок бумаги, раскрыв который Флетчер уронил конверт и воскликнул:

— Бог мой, Бэк! Это от Уильяма Дарли! Я только недавно рассказывал о нем Билли. Но как ты думаешь, за каким дьяволом он написал мне письмо и спрятал его в моей сумке?

— Дарли? — переспросил Бэк задумчиво, придвигаясь ближе и пытаясь заглянуть в письмо через плечо Флетчера. — Это не тот приятель, о котором ты говорил мне — тот, что спас тебя от французского снайпера? Что в письме?

Флетчер отступил от Бэка на шаг и немного дрожащим голосом прочел слова своего погибшего товарища по оружию: «Мне чертовски жаль, если ты читаешь это письмо, мой друг, потому что это значит, что мое предчувствие сбылось и меня больше нет рядом. Я могу только надеяться, что заберу пару дюжин «старых штанов» с собой, прежде чем попаду на тот свет. У меня был плохой сон прошлой ночью, Флетч, ужасный сон, в котором я видел себя умирающим на поле боя, лежащим с открытыми, но ничего не видящими глазами и с большой кровавой дырой в своей груди. Это была не очень милая картинка, скажу я тебе, и она мне совсем мне не льстит»…

— Он увидел во сне собственную смерть, — перебил Бэк, дотянувшись до графина с бренди. — Это чертовски страшно.

Флетчер едва слышал его, он продолжал читать.

— Черт возьми! — воскликнул он, раскрыв рот. — Бэк, послушай вот это: «Я смотрел на тебя и слушал, когда ты рассказывал про Арабеллу. Неважно, что ты говоришь, но ты — достойный человек, и я знаю: ты был прекрасным братом. Вот почему я прошу тебя позаботиться о моей сестре, если что-нибудь случится со мной. Я знаю, я никогда не упоминал о ней: после того как я услышал об Арабелле, я не хотел беспокоить твою душевную рану рассказами о Розали. У меня и Розали нет никого, кроме миссис Билль, но, на мой взгляд, она не в счет. Мысль о том, чтобы оставить на нее бедную Розалии, — это еще больший кошмар, чем тот, о котором я написал выше. Ее сын Сойер еще хуже. Я не могу принять такую ужасную судьбу для своей дорогой сестры. Она милая маленькая девочка, тонко воспитанная, сияющая и радостная. Ты полюбишь ее, Флетч, это точно»…

— Что, вероятно, означает «ужасная сопливая невоспитанная девчонка, которая подбрасывает лягушек в постель своей гувернантки», — вставил Бэк, покачивая головой.

Флетчер грозно посмотрел на Бэка и продолжил: «Я уже написал ей о моем решении назначить тебя ее опекуном и о том, как я верю в твою помощь. Я знаю, ты сделаешь все для нее, пока она не достигнет совершеннолетия или пока ты не найдешь для нее достойную партию. Денег у меня вполне достаточно, чтобы провести лондонский сезон, если Розали вдруг захочет этого. Это письмо послужит законным основанием для опекунства — я призвал в свидетели капитана Петерсона. Ну а если посчастливится, я разорву это письмо завтра вечером после битвы, и ты никогда не увидишь его».

Бэк опустился в кресло, в то время как Флетчер свернул письмо и подошел к окну.

— Бог мой, Флетч, сколько времени прошло с тех пор, как Уильям Дарли погиб?

— Несколько месяцев, — ответил Флетчер бесцветным голосом, замечая, что у него трясутся руки. — Много месяцев. Петерсон тоже погиб в тот день, что объясняет, почему он не сообщил мне о письме. Боже мой, Бэк, бедная маленькая девочка! Как ее зовут? Розали? Что она может подумать?

Бэк задумался над вопросом Флетчера, прислонившись к стене и поджав губы.

— Могу себе представить, — сказал он после паузы. — Она думает, что ты, так же как и ее брат, погиб. Или что ты самый большой мерзавец, каких только видел свет.

Тетушка Белльвилль, с опозданием догадавшись, что ее дорогой племянник льстил ей, а на самом деле предпочитал, чтобы желтый зал оставался желтым, теперь намеренно избегала заходить в него и сидела в музыкальной комнате, размышляя над идеей покрыть ее слишком невзрачно окрашенный куполообразный потолок позолотой.