— Занимательно, говоришь? — переспросил Флетчер, в то время как его разум наполнялся воспоминаниями о недавней военной кампании. Да, он должен признать, это было занимательно.

Билли пожала плечами в поисках другого слова.

— Ну, это было интересно. Я имею в виду, Хедж сказал, что вы служили вместе с герцогом. Наверное, это было интересно — наблюдать великого человека на поле сражения?

Флетчер закрыл глаза и подумал о герцоге Веллингтоне. Он рассмеялся от мысли, которая вдруг пришла ему в голову.

— Он брился. Каждое утро, независимо от обстоятельств. Брился, укладывал свои вещи и выходил из своей палатки каждое утро перед рассветом. Я пытался делать так же, но мне никогда не удавалось следовать его примеру.

Флетчер неожиданно посерьезнел.

— И он никогда не просил других людей делать то, чего не делал сам. В результате его люди делали всегда то, что он просил. Он презирал звания, называя их своими мерзавцами. Только когда он хотел, чтобы они совершили невозможное, он обращался к ним не иначе, как «мои ребята», — и тогда, клянусь Богом, они делали это для него. Не единожды, а тысячу раз.

Билли прикусила язык, потому что едва не произнесла то, что выдало бы ее с потрохами. Дело в том, что все это она слышала о Железном Герцоге давным-давно.

— Должно быть, они верили, что он всегда спасет их, — произнесла она, пытаясь разглядеть выражение лица Флетчера в полумраке.

— Мы все верили, — согласился Флетчер, позволив своей шляпе опять съехать ему на нос. — Помню, одной ночью мы объезжали периметр с Веллингтоном и наткнулись на караул на обратном пути в лагерь. Кто-то сменил пароль, и ни я, ни герцог не знали отзыв. Представь себе эту ситуацию — главнокомандующему отказали бы во въезде в его собственный лагерь. Но мне не нужно было волноваться. Часовой, добрый ирландец с львиным сердцем, посмотрел на нас, а потом щелкнул затвором мушкета и встал на выправку, гаркнув: «Благослови Господь ваш горбатый нос! Я рад видеть его больше, чем десять тысяч человек в подкрепление!»

— Это чудесно! Расскажите мне больше, — стала умолять Билли, зачарованная рассказом Флетчера.

— Я спросил его — дважды, как я помню. — Он продолжал улыбаться и кивать, говоря «си», «си», едва не тыча мне вертелом в лицо. Я помню, я не ел почти ничего целых две недели, поэтому я откусил кусок. — Флетчер скривился, вспоминая вкус, от которого его едва не стошнило. — Вот так, мой юный друг, я узнал, что «кролик» — не международное слово.

Билли, лежа на боку по другую сторону костра от Флетчера, закрытая по пояс одеялом, подпирая сонную голову рукой, спросила:

— Но что это было на самом деле, если не кролик? Вы сказали, что тушка была похожа на кроличью.

Флетчер переступил с ноги на ногу, покуда он опять облегчался у ствола дерева. У него просветлело на душе, впервые с сегодняшнего утра.

Как они перешли к этой теме — его приключениям на Пиренейском полуострове во время войны — он не помнил. Возможно, это было следствием еще одной попытки убедить себя в том, что он — мужчина до мозга костей и не может испытывать физического влечения к молодому юноше, которому не больше тринадцати лет. Впрочем, он провел последние два часа за счастливыми воспоминаниями о том периоде своей жизни, о котором, как он думал когда-то, он никогда не будет вспоминать даже с малой долей радости.

Он улыбнулся, глядя на зевающего Билли, и положил руку себе под голову.

— Я никогда не находил в себе мужества, чтобы признать это, малыш, но все же я скажу тебе: мы ни разу не слышали собачий лай в течение трех дней, пока мы были в той деревне.

— Это ужасно! Но вы же не ели это? — уверенно произнесла Билли, с которой сон как рукой сняло.

— Я удивил тебя, несомненно, — коварно улыбнулся Флетчер, — скажем так, я не возражал против того, чтобы разделить эту трапезу со своими людьми.

— Я бы скорее умер от голода.

Флетчер лег на спину и увидел яркие звезды на чистом ночном небе. Затем он повернулся к Билли и увидел, как сильно был удивлен его конюх.

— О, малыш, конечно, я бы не ел собаку, если бы мог. Война жестоко обращается с нашими лучшими чувствами.

— Думаю, вы правы, — пробормотала Билли равнодушно, потому что она уже почти засыпала и слушала Флетчера вполуха. Но все же она сделала усилие и села прямо со скрещенными ногами, положив руки на колени, отчаянно борясь со сном, потому что вечер был таким замечательным и она не хотела, чтобы он заканчивался.

— Расскажите мне еще одну историю, пожалуйста, — но какую-нибудь смешную, как ту, в которой ваш друг организовал конкурс красоты, отдав первый приз деревенской девушке, у которой зубов было больше, чем у всех остальных.

— Уильям Дарли?

Билли вдруг резко замолчала, потому что слова Флетчера заставили ее моментально сосредоточиться.

— Кто? — выдохнула она, чувствуя, как огромный камень навалился ей на душу.

— Уильям Дарли, — повторил Флетчер, глядя на Билли странным взглядом. — Я не упоминал его имя раньше? Он был моим лучшим другом, Билли, замечательный человек, и смелый, как дьявол, солдат. А как он держался в седле! Он спасал мою шкуру пару раз. Черт возьми, я скучаю по этому славному негодяю! Какая потеря!

— Потеря? Что случилось с ним? — Билли едва могла выговаривать слова своими высохшими вдруг губами, глядя на Флетчера пронзительным взглядом.

Флетчер глубоко затянулся сигарой, а затем медленно выпустил дым, который поднялся в форме венца над его светлой головой. Что случилось с Уильямом? Что всегда случается с самыми лучшими, с самыми заботливыми, с теми, кто не может принять своим сердцем ту резню, которая происходит вокруг них? — Он погиб, — сказал он наконец сухим голосом.

— Как?

Неужели это юноша никогда не успокоится? Флетчер зевнул, неохотно позволяя воспоминаниям захватить его воображение.

— Битва утихла под конец дня, после ужасных потерь с каждой стороны. Это был очень долгий день, он начался еще на рассвете, когда один из часовых сообщил, что надо глядеть в оба, потому что «старые штаны» приближаются.

— «Старые штаны»? Он имел в виду Веллингтона? Я знаю, что у герцога было множество прозвищ.

Флетчер грустно усмехнулся:

— Нет, это был не герцог. Французы во время движения вперед отбивали барабанную дробь. Издалека это слышалось так, как будто штанины трутся друг об друга.

— А-а, — произнесла Билли тихо. — Это была большая битва?

Флетчер переместил сигару в другой угол рта ловким движением языка.

— Мы победили — или по крайней мере потеряли меньше людей, чем французы. Мы занимались нашими ранеными, и Уильям пошел обратно на поле боя в поисках выживших. Вдруг мы услышали выстрел, и увидели, как он падает. — Глаза Флетчера потускнели. — Один из лягушатников оказался не совсем мертвым, видишь ли, и решил забрать с собой в ад на одного англичанина больше. Я сделал ему одолжение, лично поспешив к нему.

— Вы убили лягушатника — французского солдата?

Глаза Флетчера потемнели от гнева:

— А что я должен был сделать? Поздравить его с меткой стрельбой? Будь взрослее, Билли! Конечно, я убил его и не жалею об этом. Уильям еще не был мертв, когда я добрался до него, но он умер несколько часов спустя, в лагере, не сказав ни слова. То, при каких обстоятельствах он умирал, поразило меня до глубины души.

— Поразило? — Билли чувствовала, как все умирает внутри нее, но она должна была все это слышать.

Кончик сигары Флетчера разгорелся ярче, когда он затянулся.

— Когда я притащил Уильяма в лагерь, там не было места, чтобы положить его среди раненых. Солдат, один из веллингтоновских мерзавцев, который умирал сам от многочисленных ран, увидел, как я укладываю Уильяма на камнях снаружи палатки. Солдат, лежавший на грязном соломенном матрасе, свалился с него, чтобы освободить место для своего старшего офицера… Он сказал, что не сможет спокойно умереть, покуда подполковник лежит на камнях. Вот такие чувства вызывал Уильям Дарли.