Живи он в России теперь, он несомненно был бы коммунистом. И К. часто говорил о том, как он жалеет, что ему не пришлось быть во время революции в России, что ему не пришлось видеть вблизи гигантской борьбы двух миров, старого и нового.
Самым интересным человеком, с которым мы встретились в Соединенных Штатах, был товарищ К. И ему и его жене мы благодарны за теплое и сердечное отношение к нам во время нашей стоянки в Пенсаколе.
Там же, в Пенсаколе столкнулся я с другим человеком, который произвел на меня большое впечатление, так как судьба его, как мне кажется, далеко не случайна.
М. эмигрировал в Америку, но и здесь остался революционером. В России он был в «Бунде». Приехав в Нью-Йорк, он вступил в социалистическую партию, активно работал в ней и в профессиональном движении. По натуре он был скорее всего босяком. Очень малые потребности, любовь к новым впечатлениям была очень характерна, как рассказывают знавшие его в то время люди, для нью-йоркского периода его жизни. Он женился. Жена его была в то время работницей, но совершенная мещанка. Через несколько лет она оттянула его от рабочего движения. Она уговорила его открыть магазин платья на взятые взаймы деньги. Обанкроться он тогда, может быть, он и пошел бы по прежнему пути, но, на его несчастье, дело пошло удачно, магазин быстро увеличился. К тому времени, когда я с ним познакомился, он был уже довольно богат, и магазин его считался одним из лучших в городе. У него был свой хороший автомобиль, красивый особняк, но чувствовалось, что он прикован ко всему этому. Видно было, да он и не скрывал этого, что он очень недоволен своим положением, что оно стесняет его, но у него нет достаточно характера, чтобы эти цепи разорвать. Видно было, что пройдет еще несколько лет, и он окончательно примирится со своим положением и станет самым обычным мещанином.
Мне приходилось слышать, что это самая обычная судьба способного человека в Америке. До старости остается социалистом только человек с исключительно крепким характером. На остальных же капитализм так давит, что либо увечит их, если они неподатливы, либо делает из них своих слуг, как это произошло с М.
Американцы в довольно большом количестве посещали пароход. Но не те американцы, которых мы ожидали. Рабочие к нам не приходили. Ни одна политическая или профессиональная организация не показывала и носа на пароход.
Зато много приходило буржуазных семейств, хотевших посмотреть на большевиков. Всех гостей на «Воровском» принимали очень любезно, показывали им устройство парохода, отвечали на вопросы о России. Все, посещавшие судно, благодарили за любезность и говорили, что они не могли себе представить, что у большевиков может быть так хорошо все организовано. Многие приезжали по нескольку раз. Как курьез можно отметить, что одна очень буржуазного вида дама никак не соглашалась поверить, что мы действительно большевики. Она утверждала, что она видела много фотографий большевиков в газетах, и у всех у них были длинные бороды. А у нас, как на грех, ни у одного бороды не было. Так она и не поверила. «Вы только притворяетесь, что вы большевики», — повторяла она.
Наконец, 20 апреля погрузка леса закончилась, и 21 апреля «Вацлав Воровский» вышел из Пенсаколы в южно-американскую республику Уругвай, в порт Монтевидео. Так как нам предстоял рейс в 6400 миль (около 10000 километров), а угля мы на такой рейс взять не могли, то первый переход был назначен до английской колонии, острова Барбадоса, где мы должны были возобновить запасы угля и с ними дойти уже без остановки до самого Монтевидео.
11 дней перехода по Мексиканскому заливу и Караибскому морю прошли чудесно. Спокойное море, хорошая погода, близость берегов, все это сделало переход очень приятным и легким.
2 мая в 5 час. 30 мин. утра мы пришли в главный город острова Барбадоса — Бриджтаун.
К 6 часам все мы собрались на палубе, ожидая приезда доктора. Вид был изумительный. Только что вставшее солнце освещало небольшой заливчик, в котором мы стояли на якоре, узкий, полосой растянувшийся по берегу город и за ним горы. Синее небо и море, красные и белые пятна домов среди массы зелени, — все это было слишком красочно, чтобы казаться правдой…
От пристани отвалил катер и направился к нам. Милю расстояния между берегом и нами он прошел быстро, и через несколько минут на борту, показалась фигура врача — настоящего колониального англичанина. Высокий, очень толстый, в белом тропическом шлеме и белом костюме, с необычайным презреньем на лице ко всему человечеству, которое не имеет чести принадлежать к английской нации, с подобострастием поддерживаемый под руки при входе на трап двумя неграми, он представлял собою такую колоритную фигуру, что можно было жалеть об отсутствии фотографического аппарата, который бы запечатлел такую дикую, на русский взгляд, фигуру.
Команда выстроилась в два ряда. Доктор издали взглянул на нас и кивнул головой. Докторский осмотр был окончен. Нам разрешили сходить на берег.
Две плоскодонных шлюпки, в каждой из которых сидело по два негра в трусиках и по негритянке в купальном костюме, подъехали к судну. Им бросали в воду монеты, банки со сгущенным молоком, с вареньем, а они ныряли, доставая все это еще до того, как вещь достигала дна. За шиллинг они проплывали под пароходом (осадка судна была в это время 25 футов) или прыгали с капитанского мостика в воду. Около семи часов утра к пароходу подошли шаланды с углем. Большие, длинные, неуклюжие, они шли на веслах, и каждое весло были 3—4 сажени длиною. Началась погрузка угля.
Немного позднее несколько человек поехали на берег. Поехал и я. Через десять минут после отхода от судна мы были уже в городе.
Узкие, кривые улицы, мощеные известняком. Известняковая пыль стоит в воздухе. Солнце жарит немилосердно. Отражаясь в известняковых плитах, оно так режет глаза, что нельзя смотреть, не прищурив их. Белые на улицах видны редко. Изредка попадаются они, одетые во все белое, и с изумлением оглядываются на нас, одетых в темные костюмы. Масса негров и негритянок. Негритянки, почти без исключения, ходят босиком и одеты в очень чистые белые платья. Контраст черных ног, рук и головы с белым платьем производит очень странное впечатление. Изредка на паре мулов проезжает конка — открытый, невероятно грязный, облупленный и пыльный вагон. Лошадей вообще не видно. Их заменяют мулы и ослы.
По мере приближения к полудню жара все усиливается. Хотя Барбадос и лежит около 10-го градуса северной широты, но мы были на нем в то время, когда солнце в своем пути на север находилось как раз над нами. Не было и того ветерка, который всегда ощущается в море. Пот лил с нас градом. Тени совершенно исчезли. Поминутно мы заходили в кафэ, ели мороженое, пили лимонад со льдом, и все же обливались по́том.
Около двух часов мы отправились на судно. Туда торговцы уже навезли драгоценностей: тросточки из позвоночника акулы, необычайно пузатые большие чайники из красной глины, раковины, вешалки из буйволовых рогов — все это валялось на палубе.
Наконец мы кончили погрузку угля, и к 5 часам машина заработала. «Воровский» стал выходить из залива Бриджтаун.
12 мая в 3 час. 40 мин. дня «Вацлав Воровский» перешел экватор. В первый раз судно под красным флагом СССР перешло на южное полушарие; в первый раз красный флаг Советского Союза появился на южной половине земного шара.
В 3 час. 40 мин. раздались три долгах пароходных гудка. Вся команда собралась на палубе. Кормовой флаг, в море обычно спускаемый, был поднят и развевался по ветру.
Капитан сказал маленькую речь о том, что маленькая часть Советской России переходит экватор, что на целой половине земного шара не видели еще советского флага и что нам, 50 человекам, выпала честь первым перенести его через экватор.
Простая, но искренняя и горячая речь капитана была встречена криками «ура» в честь Советского Союза.
Потом начался обычный церемониал «крещения» при переходе через экватор. Вода была теплая, так что вреда это никому не принесло, хотя люди ходили мокрые с ног до головы.
