Негр — не человек. С ним никто не сядет рядом. Поэтому в трамваях у негров отдельные скамейки, поэтому в поездах отдельные вагоны, на которых написано: «для негров», поэтому у них отдельные кинематографы, отдельные рестораны.
Негр — не человек. И поэтому, когда в южных штатах американская Федерация труда (Гомперосовские профсоюзы) устраивает общие собрания своих членов, она или созывает два собрания, — одно для белых, другое для черных, — или же, в крайней случае, сажает черных за перегородкой, отдельно от белых.
Негр — не человек. И поэтому из тех церквей, где проповедываются слова Христа — «Прийдите ко мне обиженные и угнетенные», — выбрасывается негр, если он зайдет туда. У них есть свои церкви, где они могут молиться, не возмущая белых лэди и джентльменов черным цветом своей кожи.
Все эти притеснения не дело рук правительства, как это было с погромами в России. В с е общество держит себя так. Культурные люди — врачи, адвокаты, инженеры — искренне считают негра переходной ступенью от обезьяны к человеку.
Людей приучают к этому, с детства. Конечно, негров не пускают в школы для белых. Ведь если бы негры учились вместе с белыми, пожалуй, белые мальчики могли бы заметить, что черные ничем, кроме цвета кожи, от них не отличаются. И поэтому для черных существуют отдельные школы, а белым детям как в школе, так и дома внушают, что они рождены для того, чтобы властвовать над неграми. И когда такой ребенок становится взрослым человеком, от этого воспитания у него остается твердое убеждение, что посадить негра рядом с собой за стол, значит навеки скомпрометировать себя в глазах всех порядочных людей.
Законами Юга строго запрещена женитьба белого на негритянке и негра на белой. Из-за этого сплошь да рядом происходят драмы, когда оба любят друг друга, а вмешивается государство и насильно разводит их.
Своеобразный «белый патриотизм» в этом отношении проявляют содержатели, кабаков и всяческих увеселительных заведений. Как хозяева их, так и веселящиеся женщины ни за какие деньги не впускают туда негров.
Когда белый совершает какой-либо проступок, то его судят во много раз легче, чем негра. Если белый в чем-либо провинился против негра, то негру бесполезно обращаться в суд. Что бы там ни было, белый всегда прав.
Я знаю, что люди, не желающие смотреть в лицо фактам, скажут, что на севере Соединенных Штатов отношение к неграм совершенно другое. Верно. Но я утверждаю, что в 14 южных штатах, где на 12 миллионов белого населения приходится 7 миллионов негров, положение именно такое, каким я его описываю. Я утверждаю, что эти 7 миллионов человек фактически являются рабами. И рабами их сделала «великая американская демократия», такая сердобольная, когда дело касается людей с белым цветом кожи.
Еще до моей поездки мне часто и много приходилось читать о том, какое изумительное влияние имело на здоровье американской молодежи запрещение спиртных напитков и проституции.
Я хочу верить, что авторы сами заблуждались, когда писали это. Если же нет, то они намеренно искажали факты, так как и то и другое существует, и существует в довольно больших размерах.
В Америке пьют много. После воспрещения открытой продажи крепких напитков там стали пить самогон, необычайно губительно действующий на здоровье. За один только 1924 год в одном Нью-Йорке у м е р л о от отравления этим самогоном около 5000 человек. В Америке его называют «муншайн» (лунный свет), так как он изготовляется тайно по ночам. Вкус его отвратителен, — хуже, чем у нашего самогона. Он необычайно вреден и очень крепок. Чаще всего он действует на зрение. Я был свидетелем случая, когда после одной хорошей выпивки человек стал скверно видеть, натыкался на предметы, глаза у него слезились. Это продолжалось около полутора месяцев. Врачи приписали это «муншайну» и сказали, что это довольно частое явление.
Фактически американское правительство с самогоном не борется. В городах Юга, как, например, в Пенсаколе, он продается в нескольких местах совершенно открыто. Полиция делает вид, что не знает, где. Но каждого пьяного, которого полицейский замечает на улице, он арестует. На следующее утро суд. Приговор один я тот же — штраф от 10 до 15 долларов. Что пьют много, это видно по тому же суду в Пенсаколе, где на 30 тысяч, жителей каждое утро 30—40 человек присуждаются к штрафу.
Такое же положение с проституцией. Америка строго запретила ее, В Пенсаколе (я ссылаюсь главным образом на этот порт потому, что в нем мы стояли дольше, чем в других, а следовательно и ознакомились с ним лучше) на главной площади стоит «Сити-холл» (городской дом). В нем помещается городское управление. С другой стороны площади начинается улица. И с первого же от площади дома и до конца довольно длинной улицы идут публичные дома. Женщины выходят на балконы перед домами, зазывают к себе прохожих. А тут же вдоль улицы прогуливается полицейский и делает вид, что ничего не замечает.
Такие картины мы видели не только в Пенсаколе, но и в Мобиле и в Саванне. Но это не мешает Америке говорить о том, как она борется с проституцией.
Лживая, фарисейская страна! Страна, в которой слова «не пойман — не вор», являются новой, одиннадцатой заповедью; страна, в которой человек, укравший у государства миллион, не только не наказывается, но получает повышение по службе. Но горе тому, кто украл мало — слишком мало для того, чтобы внушить к себе уважение публики, которая уже не скажет: «Да, правда, он вор, но зато какой ловкий», слишком мало для того, чтобы подкупить печать, подкупить судей. Горе такому человеку. На нем Америка покажет свое правосудие. На нем она покажет, как она умеет карать за грабеж страны.
У меня есть газета, в которой помещена фотография линчевания в штате Миссури негра Миллера Митчеля, обвиненного в том, что он «приставал» к белой девушке. Это — правосудие Америки в 1925 году…
Не было порта, где бы к нам на судно не приходили русские евреи, бежавшие из России между 1905 и 1914 гг.
Вообще их довольно много разбросано по всей Америке. Обычно они занимаются мелкой торговлей, комиссионерством. Ничего интересного они из себя не представляют. Но о двух людях из числа их, людях, произведших на меня сильное впечатление, я хочу поговорить подробнее.
Первый из них, некто К. — бывший польский анархист. В революционном движении он принял участие в 90-х годах, работал до 1905 года, а после, во время реакции, эмигрировал в Америку. С 1905 по 1910 г. он прожил в Нью-Йорке, женился там на очень милой и умной русской еврейке, и оба они решили «уйти на землю». К тому времени, как я с ним познакомился, он фермерствовал уже 15 лет. Работали они с женой очень тяжело, так как работников держать по принципиальным причинам не хотели. Целый день с утра до вечера проводили они в трудах и тем не менее порядочно нуждались. Их друзья предлагали им найти работу в городе, работу, при которой они бы меньше уставали, а больше бы получали, но они отказались.
Для них обоих наш приезд был огромным событием. От нас первых они узнали, какова жизнь в России, в нас первых они увидели очевидцев великой революции.
К. два раза посетил пароход. Когда он в первый раз увидел развевающееся по ветру красное знамя на корме парохода, на глазах его были слезы.
С такою симпатией и задушевностью отнесся он к нам, что каждый из нас с любовью вспоминал о нем долгое время спустя после нашего отъезда из Пенсаколы.
Я был у него несколько раз, и каждый разговор с ним производил на меня большое впечатление. Такой молодой души я никогда не встречал у человека его лет. В разговоре со мной, затрагивая какой-нибудь интересный для нас обоих вопрос, он бросал работу, и мы по получасу, по часу разговаривали, в то время как работа стояла недоконченной. Умный, очень наблюдательный, он был полон симпатии к Советскому Союзу. В противоположность тем анархистам, которые обвиняют Россию и коммунистов в «красном фашизме», он постоянно подчеркивал свою симпатию и любовь к новой России, и мысль его не была ограничена анархистскими шорами.
