— Дайте… пожалуйста, — сказал Голый. — Молоко… Ничего лучшего вы не могли нам предложить.

Женщина поняла, что надо спешить. Она бросилась к очагу, сняла с золы горшок и налила из него молока в литровый ковш.

— Не очень горячее, — сказала она, подавая Голому полный ковш.

Тот взял его и протянул мальчику.

— Пей ты, — сказал мальчик.

— Держи, — строго приказал Голый.

Мальчик прильнул к ковшу и потянул теплую, живительную влагу. И сразу почувствовал, как широкая волна блаженства прокатилась по его телу. Сделав несколько глотков, он передал ковш Голому, тот, отпив немного, вернул ковш мальчику — так они выпили все. Женщина еще раз наполнила ковш. Пока они пили, передавая ковш из рук в руки, женщина стояла рядом и приговаривала: «Пейте, пейте…» Потом она вдруг вздрогнула, словно о чем-то вспомнив, сорвала с гвоздя чугунок, подвесила его над очагом, подложила хворосту, полуобгорелые поленья и стала раздувать огонь.

Девушка тоже захлопотала, засуетилась, точно наседка; схватила ведро, выскочила во двор, тут же вернулась с водой и налила в чугунок над очагом.

Женщина села у очага и приготовилась к доверительному разговору. Непрестанно помешивая огонь и глядя на него, она неторопливым и твердым голосом задавала вопросы.

— Откуда идете?

— Из… из… Оттуда, с востока, от реки и от гор, — ответил Голый.

— От самых гор! И все вдвоем?

— Нет, вначале нас было много. А сейчас мы идем одним путем, остальные — другим. Пути у нас разные, но ведут к одной цели.

В это время в желудках бойцов началось движение. И тот и другой с трудом преодолевали нетерпение голода.

Девушка теперь смотрела на них сбоку — она стояла между очагом и закопченной стеной. Губы ее приоткрылись, глаза расширились и улыбались каким-то своим веселым мыслям. Она ждала, что пришельцы вот-вот объявят нечто очень важное. Румяные щеки, русые волосы, выбивавшиеся из-под белого платка, налитые розовые руки — вся ее сильная, ладная фигура излучала радость. На голые волосатые ноги партизана она смотрела так, словно и это ей не впервой, словно ничего странного в этом не было — такое уж время теперь!

А женщина, заметив, как Голый тщетно пытается натянуть кожух на колени, предложила:

— Зябко вам, накройтесь вот, — и, взяв с сундука одеяло, подала ему.

Голый прикрыл одеялом колени.

— Вода штаны унесла, — сказал он.

— И не такое бывает, — сказала женщина.

Голый с трудом держал глаза открытыми и искал опоры в глазах женщины. Той стало неловко, и она перевела взгляд, такой же открытый и настойчивый, на мальчика. А тот, спрятавшись за их беседу, которую он считал их делом, начал погружаться в усталые грезы. Он сидел все в той же напряженно застывшей позе и боролся с желанием закрыть глаза. Женщину поразил его изможденный вид, и она тут же сообразила, что он голоден.

— Хлеба нет, — сказала она. — Но мы сварим кукурузную кашу и, если захотите, польем молоком.

— Ничего. Не стоит беспокоиться, — ответил Голый.

— Знаю я, что вы долго воевали и что нелегко вам пришлось, — тихо произнесла женщина. Она уже не хотела заводить разговора, боясь их утомить. Говорила она приглушенным голосом, двигалась осторожно, словно они были тяжелобольные.

Но молоко их немного подкрепило. Они чуть оживились. Мало-помалу в мышцы стала возвращаться сила.

— А вы слышали, какой там наверху бой идет? — первый раз заговорила девушка; голос ее журчал ручейком.

Партизаны впились в нее глазами.

— Слышали, — отозвался Голый, — и мы туда идем.

— Туда! — воскликнула девушка, вся светясь радостью и здоровьем.

Мальчик смотрел на девушку, и ему казалось, что он давно знает ее, в голове пробуждались смутные воспоминания. Ему представился какой-то красивый зеленый край. Журчит прозрачная вода под серой скалой, заросшей вереском и миртом. Над водой вьются птицы. В лесу кукует кукушка. На воду с пестрого луга сходят утята и легко, словно невесомые, плывут, выстроясь цепочкой и радостно попискивая. Слышен торжествующий шум водопада. А где-то рядом, в лесу, ходит и поет тихим, трепетным голоском девушка. Прозрачные брызги водопада расцвечивают песню яркими красками.

— Где я видел эту девушку? — спрашивал себя мальчик. — Где я ее видел или где она видела меня?

И он без конца повторял эти две фразы и, покачиваясь в их ритме, вглядывался в румяное лицо девушки, в ее синие глаза.

— Где она видела меня?..

— Заснул мой мальчишка, — заметил Голый, — устал очень.

— Отнесем его на кровать? — предложила девушка.

— Нет, проснется. Эту ночь мы мало спали. Только заснули, проснулись от холода. Прошли немного, опять легли, потом снова пошли — и так всю ночь.

Девушка, не мигая, смотрела на Голого, на его осунувшееся, заросшее щетиной молодое лицо; глаза его устало, по-стариковски щурились. «Ему бы тоже поспать», — подумала девушка.

— Спи и ты, товарищ, — тихо сказала она.

Голый улыбнулся и немедленно закрыл глаза, словно боялся ослушаться ласковой хозяйки.

— Село, — еще раз повторил он.

Ему пришло в голову, что надо бы спросить, кто в селе, есть ли войска и, если нет, где они, но он не решился рисковать добрым кровом. В глазах задрожал свет, веки отяжелели, стали расти, расти и накрыли его теплым покрывалом.

— Заснули, — шепнула девушка матери.

— И пусть спят, — сказала женщина, — сколько шли…

Мальчишка в коротких, пузырящихся на коленях штанах из парусины, снятой с верха грузовика, в большой, не по росту суконной куртке, босой, с замурзанной физиономией и желтыми вихрами, юркнул мимо девушки в кухню.

— Тебе чего? — шепотом спросила его женщина.

— Ничего, — сказал мальчишка и шмыгнул носом.

— Жди за дверью.

Не удостоив ее вниманием, он взволнованно уставился на партизан. Увидев, что они спят, он обратил жадный, нетерпеливый взгляд на оружие — сначала на пулемет, затем на винтовку и опять на пулемет. Потом пристально вгляделся в веки спящих и снова перекинулся на оружие, осторожно потрогал рукой пулемет, но вдруг повернулся и убежал.

— Куда ты? — спросила девушка.

Но мальчишка стремглав летел по лугу к нижним домам. Штаны его шумели на ветру, как мехи.

Девушка задумчиво смотрела вслед мальчишке. Одной рукой она оперлась о стену дома, другая повисла вдоль тела. Некоторое время она следила за парнишкой, потом опустила голову и стала подбивать ногой валявшиеся на земле щепки, время от времени заглядывая в дверь.

Долго она так простояла в раздумье у стены дома — переступит с ноги на ногу, одернет юбку, посмотрит на небо, на горы вдали…

Огонь все яростней лизал чугунок; дым плавно поднимался к отверстию в крыше, чуть расползаясь по кухоньке. Женщина, согнувшись, сидела у очага и глядела на спящих. В доме и во дворе было тихо, только огонь потрескивал да слышалось негромкое дыхание партизан.

Спустя некоторое время женщина вздохнула.

Мальчик открыл глаза. Не сразу поняв, где он, на мгновение оторопел. Встретив взгляд женщины, он улыбнулся, но позы не изменил.

Женщина тоже улыбнулась.

Затем открыл глаза Голый. Замигал. Вскинулся, сел прямо. Увидел женщину, успокоился и тоже улыбнулся.

— Поспали чуток, — сказала женщина, — видать, крепко вы устали.

— Есть немного, — сказал Голый.

— Сейчас вода закипит.

На столике желтела кукурузная мука.

— Смотри-ка, мука, — сказал Голый, улыбаясь.

И женщина, хоть и не поняла, что он хочет этим сказать, тоже улыбнулась.

— Каких только чудес нет на свете! — сказал Голый. — Я знаю много прекрасных вещей.

Вошла девушка. И стала смущенно пробираться по стеночке, точно речь шла о ней. Добравшись до ларя, она облокотилась на него. На партизан она продолжала смотреть, как на чудо. Вначале она сильно робела, словно на душе у нее была какая-то тяжесть, но потом немного осмелела, и губы ее раскрылись в улыбке.

— Какая силища на вас пошла, — сказала женщина.