На мысах Дании. Старый Хольгер хромал на правую ногу —
Всё виной англосаксонский меч, что задел когда-то….
Но за давностью времен, Хольгер путал сам, в каком это было веке.
Он уселся на берегу шумящего моря, дал хлеба ворону,
Который сидел на плече, налил вина в рог старого друга-викинга,
Закурил трубку (пагубная привычка появилась лет триста назад)
И стал вспоминать о славных временах, когда длинноносый
Сказочник заходил к нему на чай: они пели фольклорные песни,
И оживали старые сюжеты под его ловким росчерком,
Старые образы набирали силу, и пастушка с трубочистом велa беседу.
Хольгер вспоминал те дивные времена, слушая рассказ чёрного ворона
О том, как ему священник перебил крыло, приняв за нечистую силу.
Слушал шелест вереска и пение гарбу, что доносилось издали.
И луч маяка осветил горькую улыбку старика — Дании не нужна защита,
Её опекает дружная европейская семья.
Б. Виану
«Я умру от разрыва аорты» Б. Виан,
«Попытка смерти»
1.
Я совершаю паломничество.
Не в Рим и не в Мекку.
Все более романтично —
в город, где
кричащий ампир со временем
стал петь в тон
с мрачным голосом барокко.
Где готика спалила всё,
не оставив камня на камне —
только розы на фасаде,
и жажду к тонкому,
чувственному.
Я прокладываю маршрут
в город паризиев,
где бесстыдные галлы
насыщались вином
колонно-настырного Рима.
Я беру посох в руки
и иду искать камень,
из-под которого бьёт
кастальский ключ.
В воде плавают осенние
листья и отражаются
городские развалины
города Пекина.
2.
Я приду слушать джаз
на твою могилу.
Паркера или Армстронга,
тебя и Генсбура —
к чертям мои знания французского —
мёртвые понимают все акценты,
говоры, они не исправляют ударения.
Я приду говорить
на твою могилу —
бодро, бойко
без остановки —
так, чтобы славословием
вставить твоё сердце.
И ты будешь жить —
у поэтов не разрывается аорта.
3.
Я с посохом и книгой Сартра
бегу за автобусом.
Еду к тебе, Виан,
хватит играть в мертвеца.
Лорке
Нет, Фредерико Гарсиа Лорку не убили.
Он остался жив.
Он перевоплотился в Габриэля Гарсиа Маркеса,
чтобы написать стихи Бродского,
чтобы скитаться по развороченным и взорванным дорогам Севильи,
собирая тысячелетнюю пыль на башмаках,
вспоминая напевы старинных роменсеро,
расшифровывать мысли Гонгоры, завязывая их узелками
на память каждому испанцу.
Фредерико Гарсиа Лорка не умер,
его не расстреляли,
иначе бы его не избивали в застенках НКВД,
иначе бы его не выслали из Германии,
чтобы повесить в Даухау.
О, нет, как вы были наивны, солдаты генерала Франко!
Вы думали, что так легко убить поэта пулей в сердце?
Увы, Гарсиа Лорка жив и ныне.
Fe ?male poetry
Из-за меня вы влачите своё порочное существование,
Весь род людской обязан мне своими страданиями,
Вы проклинаете меня в ночных бессонных
размышлениях о бренности бытия,
когда тень деревьев на стене рисует муки ада, а тишина разъедается
криком о пощаде.
Меня вы благодарить должны за изгнание из Рая и двухтысячелетнее
Рождение в нескончаемом и постоянном грехе,
Который ни поступками, ни молитвами, ни благовониями
Не смыть ни вашим предкам, ни потомкам — смиритесь!
Я именно та шлюха, что смотрит призывно на каждого мужчину,
За кроху хлеба готова продать всё сокровенное,
Меня не раз жгли на кострах за подозрение в прелюбодеянии —
Да что оно! А совокупление с чертями, оргии на чёрных мессах…
Наивный инквизитор думал, что я суккубом не прикинусь ночью,
Сидя на его богобоязненной необрезанной плоти?!
И я вас всех однажды родила, стеная в муках родовых; сначала
В любви зачала, девять лун оберегая в чреве,
Вы слушали моё сердце — ваше сердце было только тенью звука моего,
А потом, причиняя непередаваемую боль, вы пролезали через мою утробу.
Обо мне вы все мечтаете, раздеваете во снах, обнимая,
Стаскиваете последний оплот непорочности,
Ублажаете сладкими речами.
Не вы ли все меня одной рукой обнимаете,
чтобы вторую подложить под голову и,
трепеща от желания, заглянуть в запретный сад первому.
Я грязная блудница, мать-заступница,
Девственница и практически всегда убийца.
Единственная тема поэзии — я.
