В начале июня 1994 года, с пахнувшим еще типограф­ской краской двухтомником “Ленин” в руках самодоволь­ный Волкогонов появился на экране телевизора в переда­че “Час пик” и стал снова обливать грязью личность Вла­димира Ильича. Все это действо было так неубедительно, что обозреватель “Труда” сдержанно, но недвусмысленно неодобрительно отнесся к извергаемому генералом потоку безосновательных обвинений в адрес Ленина: “О вожде мирового пролетариата было сказано, что он был грешни­ком и не любил Россию, что еще до Крупской сватался к другой женщине, но был отвергнут. Что, проработав юри­стом около двух лет, не выиграл ни одного дела. Для знаю­щих, что гость В. Листьева, в отличие от других истори­ков, допущен к тем архивам, которые до сих пор заперты на семь замков, такие “открытия” кажутся весьма поверх­ностными, более похожими на имеющие хождение анекдо­ты, нежели на серьезные изыскания”.

Безрадостное впечатление на корреспондента “Комсо­мольской правды” А. Монахова произвела и презентация книги “Ленин” в издательстве “Новости”, на которой Вол­когонов вновь темнил, что сам был “правоверным ленин­цем, но знакомство с архивами пролило новый свет на об­лик вождя” и т. д. “Кроме того выяснилось,— с неприкры­той иронией писал автор “Комсомолки”,— что Ленин всю жизнь был тунеядцем и жил на чужие деньги, никогда не любил русских (Волкогонов постоянно цитирует его фра­зу: “Русские — дураки”, как будто она что-нибудь дока­зывает), личная жизнь Владимира Ильича до Инессы Ар­манд была однообразна и скучна, единственный человек, кто до конца отстаивал свою точку зрения в спорах с Ле­ниным, была его теща, мать Крупской.

Беглое знакомство с текстом слов Волкогонова пока­зало, что основная идея автора такова: Ленин не был ни гением, ни богом. И если второе относится целиком к области теологической и какому-либо научному опровер­жению не поддается,— с сарказмом продолжал А. Мо­нахов,— то первая посылка (“Ленин не был гением”) при­надлежит области филологической. Проблема заключа­ется всего лишь в выборе правильного эпитета, который (выбор) целиком зависит от личных симпатий говоряще­го. Из ряда “гениальный, великий, крупнейший револю­ционер XIX века” Волкогонов выбирает последнее опре­деление и доказывает верность своего предпочтения на протяжении двух томов.

Тенденциозность произведения наглядно проявляет себя в художественном оформлении. Первый том украшен тра­диционной для ленинских многих лет фотографией муд­рого вождя, благодетеля народов. На обложке второго то­ма — изображение полубезумного революционера неза­долго до смерти. Видимо, такой была эволюция взглядов Волкогонова по отношению в объекту описания”.

Резко отрицательную оценку волкогоновскому “Лени­ну” дал публицист Леон Оников 20 августа 1994 года в “Правде”, опубликовавший свою рецензию под заголов­ком: “Когда лают на слона, он кажется более великим”. Общий вывод публициста о двухтомнике однозначен: “не­смотря на шумный анонс, гора, как говорится, родила мышь. К тому же очень серую и опасную. Тем, прежде всего, что Волкогонов фактически ставит знак тождества между Ле­ниным и Сталиным, а значит, и сталинщиной”.

Что касается первоисточников, которыми так кичился генерал, то даже арифметически доказывается “бесчест­ность Волкогонова, а его угроза низвергнуть Ленина какими-то замурованными, неведомыми доселе документами, рассчитана на простачков. Возьмем главы,— продолжал Оников,— относящиеся непосредственно к Ленину, его дея­тельность “периода революции и гражданской войны”. В них содержится аж 520 ссылок на источники. Из них архивных, неопубликованных — 152, а давно опублико­ванных, известных — 368. Теперь посмотрим, что пред­ставляют собой “неопубликованные”. Записка Андропова в ЦК от 1975 года о сносе дома Ипатьева в Свердловске (причем тут Ленин?). Доклад Берия Сталину (1949 г.) о высылке из Закавказья “всяких турков” в Сибирь. И бы­товые детали о ремонте квартиры Ленина, частота его пуль­са после ранения и подобные же банальности... Таким об­разом, новые документы, которые... вынесены на свет Волко- гоновым, получившим доступ к ним на правах придворного летописца, ничего принципиально нового к облику Ленина не добавляют”.

Осуждая “откровенно злобную тональность” всей кни­ги Волкогонова, позор его трактовки “кровей” Владимира Ильича с материнской стороны, безнравственность назой­ливого повторения того, что Ленин “русских обзывал ду­раками, лентяями” (как будто нельзя найти подобных вы­сказываний у Салтыкова-Щедрина, Радищева, Горького, Шаляпина, Бунина и других патриотов России), Л. Оников в заключений пишет, адресуясь к генерал-философу: “Об­наженная безнравственность автора книги “Ленин” видна из того, что, прикидываясь верующим, на деле он посту­пает как антихрист. Христианин не может так поступать. Волкогонов публикует в книге страшный снимок Ленина — обезумевшего от неизлечимой болезни человека. Христос исцелял больных, слепых делал зрячими, избавлял от про­казы, падучей, бесноватости, взывал к состраданию. А вы? Выносите на публичный показ смертельно больного чело­века. Позорище! Как может нормальный человек глумить­ся и наслаждаться чужим страданием?”.

К этому справедливому негодованию надо добавить, что “страшный снимок” больного Ильича был сделан Марией Ильиничной только для себя и самых близких и никогда не предназначался для обнародования. Волкогонов посту­пил низко, похитив и опубликовав глубоко интимное из личного архива Ульяновых.

Я солидарен с критикой Л. Ониковым волкогоновского тезиса о том, что Владимир Ильич будто был “человеком антигуманного склада”, сторонником массового примене­ния насилия против врагов Советского государства, и дру­гими положениями его рецензии в “Правде”. Тем не менее она носит обобщающий характер. Но опус Волкогонова так густо усеян ошибками, измышлениями и клеветой, что не­обходим разбор каждой его главы. И на поверку выясняет­ся, что на рынок выброшена самая лживая книга о Ленине. Особое внимание мною будет уделено первой части, кото­рая имеет прямое отношение к симбирскому периоду жиз­ни Ульяновых.

Первая глава двухтомника “Ленин” Д. Волкогонова раз­бита автором на шесть частей, первая из которых названа “Семейной генеалогией” и начинается она краткой харак­теристикой Симбирска — “глубоко провинциального го­родка”, ставшего “колыбелью будущего отца русской ре­волюции и основателя первого в мире социалистического государства”. Насколько примитивно делает это дважды доктор наук, видно из первой же фразы: “Губернские ве­домости” Симбирска в конце прошлого века (когда имен­но? — Ж. Т.) сообщали, что в 1897 году в городе насчиты­валось сорок три тысячи жителей, в том числе 8,8 процен­та — дворяне, 0,8 процента духовенство, 3,2 процента купцы и почетные граждане, мещане — 57,5 процента (с. 40).

Спрашивается, зачем “пудрит мозги” читателям автор, сообщая эти, никому ненужные цифры? Ведь Владимир Ульянов родился в 1870 году и данные о Симбирске надо было приводить за этот, а не 1897 год, когда он находился в далекой сибирской ссылке. Сведения за 1870 год содер­жатся в книге “Великое начало” Ж. Трофимова (М., 1990).

Надуманным является и утверждение Волкогонова о том, что после основания (1648 г.) Симбирск “скоро пре­вратился в типичный тихий провинциальный российский городок”, и в этом, мол, “крохотном городке” жизнь текла “спокойно, неторопливо, без потрясающих новостей” (с. 41). Во-первых, Владимир Ульянов родился не в каком-то ми­фическом “крохотном городке”, а в губернском городе, ко­торый по уровню социально-экономического и культурно­го развития превосходил многие другие губернские цен­тры России 1870-х годов. Во-вторых, Симбирск не мог сто­ять в стороне от жизни страны и в своей истории испытал немало политических потрясений, в том числе наступле­ния отрядов С. Разина и Е. Пугачева, переживал и все последующие события вместе со всей Россией. Что касает­ся “новостей”, то во времена жизни в Симбирске Влади­мира Ульянова они поступали из столиц по телеграфу, и семья Ульяновых узнала, например, об убийстве народо­вольцами Александра II 1 марта 1881 года уже через не­сколько часов после этого события[8].