Его провели в дом, где заставили спуститься по лестнице в подвал. Там все уже было готово: чистый, светлосерый бетонный пол, лампа, утопленная в стену под самым потолком и закрытая небьющимся стеклом, привинченная к полу металлическая кровать, ведро с пластмассовой крышкой для отправления надобностей. В двери был проделан глазок, закрывавшийся снаружи; там же располагались и две стальные задвижки.

Похитители вели себя не грубо: они положили молодого человека на кровать, и гигант придерживал его, пока другие надевали ему на лодыжку стальное кольцо наручников- не слишком плотно, чтобы не было воспаления, но все же так, чтобы нога не могла выскользнуть. В другое, уже запертое кольцо наручников бандиты пропустили конец десятифунтовой стальной цепи, и с помощью замка пристегнули его к одному из ее же звеньев рядом с кольцом, в которое она была продета. Другой конец цепи уже был прикреплен к ножке кровати. Сделав это, похитители удалились. Они не сказали Саймону ни слова, да и впредь не собирались с ним разговаривать.

Он прождал с полчаса, прежде чем осмелился снять с головы мешок. Он не был уверен, ушли они или нет, хотя слышал стук закрывающейся двери и лязг задвижек. Руки молодого человека были свободны, но мешок он стал стягивать очень осторожно. Однако никто не закричал на него, не ударил. Наконец мешок был снят. Саймон заморгал от яркого света, но через несколько секунд глаза привыкли, и он огляделся. Память его работала толчками. Он помнил бег по упругой траве, зеленый фургон, человека, меняющего колесо, две фигуры в черном, обжигающий грохот стрельбы, толчок, навалившуюся сверху тяжесть и вкус травы во рту.

Затем Саймон вспомнил открытую дверь фургона, вспомнил, как пробовал кричать, молотил руками и ногами, матрасы внутри, высокого человека, прижимающего его к полу, что-то пахучее и сладкое на губах и все. До этой минуты. До всего этого. И внезапно Саймон все понял. На него навалился страх. И одиночество, полное одиночество.

Он сдерживался изо всех сил, но слезы отчаяния набежали на глаза и потекли по щекам.

— Папа, — прошептал Саймон. — Прости, папа. Помоги мне.

Если Уайтхоллу приходилось нелегко от телефонных звонков и вездесущей прессы, то давление на Белый дом было втрое сильнее. В Лондоне первое официальное заявление по поводу случившегося было сделано в 7.00 вечера по местному времени, причем Вашингтон предупредили за час, что оно будет обнародовано. Но в Вашингтоне часы показывали всего 2.00 дня, и в американских средствах массовой информации поднялась буря.

Крейг Липтон, пресс-секретарь Белого дома, в течение часа выяснял у комитета в правительственной комнате, что следует сказать. К сожалению, выходило, что сказать особенно нечего. Можно подтвердить сам факт покушения, а также гибель двух сотрудников Секретной службы. Плюс то, что сын президента — прекрасный легкоатлет, занимается кроссом — в момент покушения совершал тренировочную пробежку.

Толку от такого заявления было, понятное дело, мало. Никто не обладает такой невероятной проницательностью, как разъяренный журналист. Крайтон Бербанк, согласившись не критиковать президента и не винить самого Саймона, тем не менее недвусмысленно дал понять, что не позволит взвалить всю вину на Секретную службу, поскольку сам настаивал на увеличении группы охраны. В результате был выработан компромисс, который никого не убедил.

Джим Доналдсон заметил, что как государственный секретарь он должен поддерживать нормальные отношения с Лондоном, да и трения между государствами нанесут один вред, и стал настаивать на том, чтобы Липтон сообщил и о гибели сержанта английской полиции. Никто не возражал, однако пресс-служба Белого дома особого внимания этому факту не уделила.

Сразу после 4.00 пополудни Липтон предстал перед бушующими журналистами и сделал заявление. Его выступление транслировали по радио и телевидению. Только он закончил, как тут же поднялся невообразимый гвалт. Липтон попытался объяснить, что ни на какие вопросы ответить не может. С таким же успехом один из первых христиан мог бы пытаться уговорить львов в римском Колизее, что он слишком тощ. Гвалт только усилился. Многие вопросы в нем потонули, но некоторые были услышаны сотней миллионов американцев и сделали свое черное дело. Обвиняет ли Белый дом англичан? Э-э, в общем, нет… А почему нет? Разве они не отвечали за безопасность сына президента? Отвечали, но… Значит, Белый дом обвиняет Секретную службу? Не совсем так… Почему только два человека охраняли сына президента? Почему он бегал практически один в пустынном месте? Правда ли, что Крайтон Бербанк подал в отставку? Похитители уже дали о себе знать или нет? На последний вопрос Липтон с готовностью ответил бы отрицательно, но его торопили, так как он превысил выделенное ему время. В этом-то и было все дело. У репортеров есть нюх на оратора, который намерен ретироваться, словно это не человек, а лимбургский сыр.

Наконец Липтон удалился за кулисы, обливаясь потом и полный решимости как можно скорее вернуться к себе в Гранд-Рапидс. Позолота его поста в Белом доме быстро стерлась. Все равно ведь обозреватели будут говорить то, что захотят, независимо от его ответов на вопросы. К вечеру в тоне прессы появилась заметная враждебность по отношению к Великобритании.

В английском посольстве на Массачусетс-авеню пресс-атташе, тоже наслышанный о системе ПСЗ, сделал заявление. Выразив от имени своей страны тревогу и потрясение случившимся, он вместе с тем не забыл упомянуть о двух фактах. А именно: полиция Долины Темзы играла в охране второстепенную роль именно по просьбе Америки, а сержант Данн — единственный, кто стрелял в похитителей, за что и поплатился жизнью. Заявление звучало далеко не так, как хотелось бы американцам, но в газеты попало. Крайтон Бербанк, слушавший его по телевизору, зарычал от гнева. И он и пресс-атташе прекрасно знали, что настойчивая просьба о том, чтобы английская полиция оставалась на вторых ролях, исходила от Саймона Кормака и была поддержана его отцом, но сказать об этом никто не мог.

Профессионалы из кризисной группы несколько раз в течение дня встречались в оперативном кабинете, разбираясь с потоком информации от КОБРЫ из Лондона и сообщая, что нужно, наверх. Управление национальной безопасности начало прослушивание всех телефонных разговоров между Америкой и Великобританией на случай, если похитители захотят воспользоваться спутниковой связью. Из Куантико приехали специалисты ФБР по человеческому поведению и привезли психологические портреты предыдущих похитителей, перечень того, что могут и чего не могут сделать похитители Кормака, а также того, что должны и чего не должны делать англо-американские власти. Психологи из Куантико не сомневались, что переговоры поручат им и отправят их всех в Лондон, поэтому были крайне удивлены, когда ничего подобного не произошло, хотя ни один из них никогда в Европе не работал.

Комитет в правительственной комнате жил на нервах, кофе и содовых таблетках. Это был их первый серьезный кризис, и пожилые политики познавали на собственной шкуре первое правило борьбы с кризисами: сна будет мало, поэтому старайся спать, сколько и когда можешь. Встав в 4.00 утра, члены кабинета в полночь еще бодрствовали.

В это время самолет VC20A летел над Атлантикой, уже гораздо западнее Азорских островов; ему оставалось три с половиной часа до начала снижения и четыре до посадки. В просторном кормовом отсеке два ветерана, Вайнтрауб и Куинн, решили соснуть. Позади, еще дальше в корме, спали три летчика, которые доставили самолет в Испанию, а теперь сменный экипаж вез их домой.

Тем временем люди в правительственной комнате просматривали личное дело человека по фамилии Куинн, выуженное из архивов Лэнгли, а также кое-какие дополнительные материалы из Пентагона. Родился на ферме в штате Делавэр, говорилось в деле, потерял мать в возрасте десяти лет, сейчас ему сорок шесть. В 1963 году в возрасте восемнадцати лет поступил на службу в пехоту, через два года переведен в специальные войска и через четыре месяца направлен во Вьетнам. Там пробыл пять лет.