Готовить она не умела. Только к плите — Раиса Ивановна становится за спиной, учит. Манька пугалась: масла не жалей, молоко лей, в яйцо обмакивай! Столько добра за один раз изводила — ужас какой-то. Потом привыкла. Она говорила “лыбиться”, “магазей”, “сковрода”, “утойди”, “тубаретка”, и хозяйка терпеливо ее поправляла. Но когда Манька, забыв уроки словесности, по привычке брякала: “Куричу подогреть?” — Раиса Ивановна в отчаянии всплескивала руками:
— Мария, ты невозможна! Ку-ри-цу!
Выдержав паузу, Манька скрепя сердце повторяла:
— Цу.
И оправдывалась:
— Это все мамкина родня с-под Котельнича виновата. Даже поговорка такая есть, чай, не слыхали? В Котельниче три мельничи — паровича, водянича и ветрянича.
Раиса Ивановна заставила переросль записаться в вечернюю школу, в пятый класс. С историей и географией Манька кое-как справлялась, по русскому даже успехи делала, но арифметика ставила ее в тупик. После ужина, вымыв посуду, она садилась решать задачки. Через одну трубу вода в бассейн наливалась, а через другую в это же время выливалась, спрашивалось, когда он наполнится. Манька не могла понять, что это за глупое устройство и, по крайности, отчего бы сначала не заткнуть дырку, а потом задавать вопросы. Вся надежда была на Грекова, но тот задачки решал с крестиками, а учительница такого не признавала.
Вскоре Манька школу бросила. Ничего не приобрела, только время потеряла. Так и не жалко. Тогда она еще думала: времени у нее впереди навалом, не знала, что времени никогда много не бывает.
Но это к математике Манька неспособная, а готовить научилась быстро. Да и трудно разве, когда продукты имеются? Мужа Раиса Ивановна заставляла соблюдать диету и на обед ездить к Маньке, все равно шофер целый день в служебной машине спит от безделья. Сама на работе тоже не ела, столовской едой брезговала, так, чаю с конфеткой попьет и терпит до дома. А дома что? Капустка цветная, яблочки печеные, супчик вегетарианский, мясо отварное — тоска. Вот Сергей Палыч, тот вечером прибежит, пальто скинет и еще из прихожей кричит: Мария, жарь скорее картошечку на сале! Жена тут как тут: Тебе нельзя, у тебя гастрит. Удумает же! Это от голоду болезни бывают, а от еды — никогда.
По Манькиным понятиям, жена Грекова была чистоплюйкой. Пыль с полу, будто с мебели, ежедневно вытирать заставляла, двери с мылом мыть. Зачем? И без того все сверкает, аж глазам больно. Но Манька мыла, коли велят. Терла и думала. Вообще-то Раиса Ивановна добрая. А чего ей не быть доброй? Муж зарабатывает хорошо, сама в теле, лицо каждый день кремом намазывает. Манька у нее крем таскала, в свои красные, как у гуся, руки втирала, но толку чуть: много лет зимой белье в проруби полоскала, вот и попортила. Зато на хозяйских харчах сиськи и зад быстро отрастила, мужикам еще больше нравиться стала.
Когда Манька только приехала в Москву, поразилась — народищу! Город не деревня, мужиков — пруд пруди, клиента отхватить — без проблем. Но, освоившись на новом месте и привыкнув к городским благам, она уже хотела не просто денег, а мужа, чтобы нормальную жизнь начать, спать не на сундуке, а в собственной кровати, как Раиса Ивановна. Хозяева, конечно, у нее хорошие, но самостоятельная жизнь ее по-прежнему манила.
Один мужчина, даже и не старый, к ней прилип, но как узнал, что без прописки и жилплощади, сразу отвалился, видно, сам поживиться нацелился. С другим почти полгода встречалась, даже забеременела для надежности, но он велел аборт сделать, а потом слинял. Да много их было, а все без толку. Оказалось, в этой Москве не так-то просто замуж выйти.
Правда, объявился один паренек, студент, подрабатывал у богатеньких, прогуливая собак в парке, где Манька по выходным очередную жертву любви присматривала. Познакомились. Очень приятный молодой человек, вежливый, заботливый, в дождь зонтик над нею держал, слушал всегда внимательно. Манька ему про свою жизнь рассказала. В глазах у молодого человека мелькнули человеческий интерес и возможность любви. “Ну, куда, куда я лезу свиным рылом в калашный ряд, — подумала Манька. — Он совсем мальчик, чистенький, а у меня мужиков было, что огурцов в бочке. Да и молод очень, побалуется и бросит”.
И она стала ходить на свою охоту в другое место.
Через несколько лет Маньку от столичной жительницы уже и отличить было трудно. Манеры приобрела хорошие, говорила правильно, одежду покупала не дешевую, обитала в красивом доме в центре, потому выбирала клиентов, одетых прилично, и за услуги теперь брала дорого. Почему мужики к ней густо клеились — не задумывалась, главное, сумма на сберкнижке росла быстро, что Маньку несказанно радовало. Однако и городские сильно смахивали на ее деревенских знакомых. Такие же ничтожные. Во всяком случае, те, с которыми Манька имела дело. Греков — это, конечно, да, настоящий мужик, но он находился на недосягаемой высоте.
Так и существовала Манька в тепле и сытости, легко отсчитывая годы, только почти физическое ощущение, что судьба идет за ней по пятам, не отпускало.
Между тем жизнь ее готовилась круто перемениться. К добру ли, к худу — сразу и не разберешь. Началось с того, что попросила Грекова:
— Подмогните.
А что такого? Все равно без дела сидит, газетку читает, грипп у него, а ей надо уборку закончить, скоро хозяйка с работы придет, начнет выговаривать.
Греков отодвинул диван от стенки, и Манька полезла в щель с трубой пылесоса, а он, с интересом отметив про себя ее округлившийся на вольных харчах зад, не удержался и ущипнул за упругую ягодицу. Манька мгновенно обернулась и отвесила ему звонкую пощечину.
Греков от неожиданности даже не рассердился:
— Ты что, сдурела?
Манька похолодела. Она и сама не знала, как такое случилось. Десятки грязных рук мяли, ковыряли и щупали ее, и было безразлично. Но хозяин? Хороший, умный, она на него только что не молилась. Потому и не сдержалась, еще добавила:
— Можете меня прогнать, но руки не распускайте, не ровен час — откушу. Да, я такая. Я плохая. Хорошими пусть будут те, кому всю жизнь везет, а я себе единственная защита.
— Извини, — сказал Греков, устыдившись своего непроизвольного жеста.
И подумал: “Девица-то, кажется, и впрямь порядочная, напрасно на нее дядька наговаривал”. Впрочем, ему уже не долго оставалось пребывать в заблуждении. Так всегда: стоит только потянуть за ниточку — и клубок начнет раскручиваться.
Возвращаясь с очередного совещания, Греков решил, чтобы потом не терять времени, заехать по дороге на обед в неурочный час. Открыл ключом дверь, прошел в гостиную и остолбенел: Манька лежала на диване с лысым мужиком. Греков очень удивился: не такой уж он простак, а ведь обвела его деревенщина вокруг пальца, дура дурой, однако в смекалке не откажешь. И он еще ей задачки решал!
Мужик подхватил одежду и бросился в коридор. Греков не прореагировал, все его внимание было приковано к дивану. Манька испуганно косила влажными глазами, двумя руками сжимая у горла простыню, губы у нее вспухли от поцелуев. Греков услышал, как захлопнулась входная дверь, сдернул простыню и полез на Маньку.
От злости он был груб, и они не столько получали удовольствие, сколько боролись друг с другом. Молча. Греков злился, потому что его обманули, Манька бессознательно сопротивлялась тому, что Сергей Палыч способен быть таким же мужиком, как все. Под конец она уступила, и он показал, кто здесь главный. Уходил все так же, без слов и без обеда, а Манька, чувствуя вину, униженно сказала ему в спину:
— Не прогоняйте меня. Я больше никого в дом приводить не стану.
Греков даже крякнул с досады и пожалел, что не удержался-таки, трахнул девку.
С тех пор Манька стала называть Грекова “хозяин”, смешивая в одном слове уважение, насмешку и намек на близость, а он продолжал поддерживать эту вначале неловкую и редкую, потом почти ежедневную и упоительную связь. Новая любовница отличалась изобретательностью и энтузиазмом, ничем не гнушалась. “Откуда такое в полуграмотной девке?” — удивлялся Греков, невольно вспоминая брезгливо поджатые губы жены.
