— Проклятый счетовод. — проворчал Хьюджер и распорядился подать завтрак.

Через полчаса «счетовод» заявился лично.

— Надеюсь, вы не против того, что я воспользовался вашим просёлком, — учтиво спросил он, — Просто на отведённом мне грязи столько, что хоть на лодке плыви.

— Кофе хотите? — предложил Хьюджер.

— Вы чертовски хладнокровны для человека, которому предстоит драка. — восхитился Лонгстрит, глядя на тарелки с ветчиной и сыром, стоящие перед коллегой.

Хьюджер, понятия не имевший, что его марш на восток должен простираться до позиций противника, выказывать неведение перед каким-то «счетоводом» почёл ниже своего достоинства. Тревожась, что пропустил нечто важное, он делано безразлично поинтересовался:

— И что же у вас за приказ?

— Тот же, что у вас, полагаю. Шагать на восток, пока не наткнёмся на янки. Как наткнёмся — атаковать. Хлеб свежий?

— Угощайтесь. — натянуто улыбнулся Хьюджер, дивясь, не сошёл ли мир с ума, — Только мне затруднительно «шагать». Вы же на моей дороге.

— Да я уступлю вам путь. Через ручей перейдём, и я дам моим парням передохнуть. Потом двинусь за вами следом. Как вам такой вариант?

— Берите ветчину, берите яйца, не стесняйтесь, — Хьюджер встал из-за стола, — У меня что-то аппетит пропал.

Чёрт побери, думал Хьюджер, почему о предстоящем сражении он узнает в последний момент и не от командования, а от коллеги? Нет, в старой армии порядка было больше. Значительно больше.

А в штабе армии генерал Джонстон в сотый раз щёлкнул крышкой часов. Наступление должно было начаться четыре часа назад, но ещё не прозвучал ни один выстрел. Ветер покрывал рябью поверхность бесчисленных луж, однако с сыростью справиться не мог. Ружья сегодня будут быстро грязниться, подумалось Джонстону. В сухую погоду порох прогорал без остатка, а в такую, как сегодня, гарь быстро забивала стволы, и стрелкам приходилось прикладывать немалые усилия, орудуя шомполами.

— Куда же они подевались? — процедил сквозь зубы Джонстон, имея в виду Хьюджера с Лонгстритом.

Дивизия Хилла с самого рассвета ожидала отмашки. Бойцы засели в лесу, деревья которого кое-где были расщеплены и подпалены ночью молниями. Передние ряды видели передовые посты янки на дальнем конце широкой прогалины. У грубых шалашей из веток, где дозорные прятались от ненастья, кое-где были вывешены на просушку мундиры и рубахи. Один северянин, не подозревая о том, что опушка леса за поляной наводнена войсками противника, взял полотенце и побрёл вдоль линии деревьев. По пути он приветливо помахал в сторону вражеских позиций, предполагая, что где-то там сидят такие же дозорные, как и он сам (только в других мундирах), с которыми они через день меняли кофе на табак и северные газеты на южные.

Генерал Хилл посмотрел на циферблат и раздражённо спросил:

— Новости есть?

— Нет, сэр. — помотал головой адъютант, проскакавший до Уайт-Тэверн и Олд-Тэверн, но никого не встретивший.

Генерал Дэниел Харви Хилл, 1821–1889. Вест-Пойнт закончил в 1842 году, (вместе с земляком Лонгстритом, с которым там подружился), участвовал в американо-мексиканской войне. Небольшой штришок, показывающий, насколько тесен был мирок Юга: кроме дружеских связей с Лонгстритом и Джонстоном, Хилл приходился свояком Джексону «Каменной стене» (они были женаты на сёстрах).

— А что от Джонстона?

— Ничего, сэр.

— Дьявольщина. Так войну не выиграть. — Хилл спрятал часы в карман и крикнул артиллеристам, батарея которых должна была тремя выстрелами дать знать дивизии, что пора выступать. — Огонь, ребята!

— Мы, что, атакуем без поддержки? — спросил адъютант, поражённый тем, что генерал собрался воевать с половиной армии северян один на один.

— Они всего-навсего янки, парень. Побегут, как миленькие. Ну, чего ждём, ребята? Огонь!

Три резких пушечных выстрела разорвали утреннюю тишину. Первый снаряд промчал сквозь кроны сосен дальнего бора, сшибая иглы и тяжёлые капли. Второе ядро шмякнулось в мокрый грунт луга и, отскочив, ударилось в ствол дерева, а после третьего снаряда пошёл отсчёт битвы.

— Джонстон не решится перейти в наступление. — уверял брата Джеймс Старбак.

— Почему ты так думаешь?

— МакКлеллан знаком с ним с довоенных времён. Хорошо представляет себе образ его мыслей. — объяснил Джеймс, нисколько не смущённый тем обстоятельством, что уж кто-кто, а секретная служба должна иметь более точные источники информации о намерениях противника, чем предположения главнокомандующего и гадания на кофейной гуще. Джеймс пододвинул к себе бекон и наложил себе полную тарелку. Едоком он всегда был отменным, поэтому, умяв половину жареной курицы, потребовал подать оставшийся от столь же плотного завтрака бекон.

— Бери, Нат. — предложил он брату.

— Да я сыт.

Натаниэль перебирал газеты: луисвилльский «Джорнел», чарльстонский «Меркьюри», кейпский «Кодмэн», «Нью-Йорк Таймс» и «Нью-Йорк Геральд», «Миссисипиэн», «Нэшнл Ира», «Харперс-Уикли», цинцинаттская «Гэзетт», джексонвилльский «Рипабликэн», филадельфийский «Норт Америкэн» и чикагский «Джорнэл».

— Эти газеты кто-нибудь читает? — полюбопытствовал Натаниэль.

— Я. Когда удаётся улучить минутку. Только редко удаётся. Людей нам не хватает. Ты вон на ту кипу взгляни. — Джеймс оторвался от газеты, которую читал за едой, и указал на целый ворох нерасшифрованных телеграмм, — Может, ты этим занялся бы, Нат? Шефу ты нравишься.

— Почему бы и нет? После возвращения из Ричмонда, конечно.

— Отлично. — порадовался Джеймс, — Уверен, что не хочешь бекона?

— Уверен.

— Ты совсем, как отец. — Джеймс отмахнул ножом краюху только что испечённого хлеба и щедро намазал маслом, — А я телесной статью в матушку пошёл.

Он перевернул газетную страницу и поднял голову на вошедшего Пинкертона:

— Как генерал?

— Хворает. — Пинкертон стибрил с тарелки Джеймса ломтик бекона, — Доктора закутали его во фланель и пичкают хинином.

Генерала МакКлеллана, как и многих его подчинённых, свалила лихорадка болот Чикахомини, и он в своих апартаментах то обливался потом, то стучал зубами. Секретное Бюро расположилось в соседнем доме (генерал не любил далеко ходить за нужными сведениями).

— Мыслит генерал, тем не менее, ясно. — объявил Пинкертон, — И он согласился со мной, что тебе самое время возвращаться.

Тем, что осталось от кусочка бекона, он указал на Ната.

— О, Боже Всеблагий… — пробормотал Джеймс.

— Ты можешь отказаться, Нат. — сказал Пинкертон, — Если тебе это кажется опасным, вполне можешь.

Отправив остатки бекона в рот, Пинкертон подошёл к окну и взглянул на небо:

— Эх, для воздухоплавателей наших, жаль, ветрено больно. Давно я такой бури, как прошлой ночью, не видал. Выспался хоть?

— Да. — кивнул Натаниэль, скрывая охватившее его возбуждение.

Он уже начал подозревать, что генерал никогда не закончит список интересующих его вопросов, и вернуться в Ричмонд Натаниэлю не судьба, как и узреть вновь Салли или её отца. Старбак умирал от скуки и, если быть честным, больше всего на него наводило тоску общество брата. Джеймс был, без сомнения, добрейшей душой на белом свете, но сносно поддерживать беседу мог лишь на четыре темы: еда, семья, Господь и МакКлеллан. Когда Старбак шёл к северянам, он втайне побаивался, что при виде «Звёзд и полос» у него взыграет ретивое, но общение с Джеймсом надёжно подавляло любые позывы былого патриотизма.

К тому же он слишком привык рассматривать себя, как изгоя, и в армии южан за ним закрепилась слава северянина-отступника, сорвиголовы, не боящегося ни Бога, ни чёрта, а в войске федералов он всегда будет молодым массачусетцем, одним из многих, заложником надежд, возлагаемых на него семьёй. На Юге, думал Старбак, он сам решал, чего хочет, сам ограничивал свои амбиции, и воспринимали его соответственно, а на Севере он всегда будет только лишь «сыном Элиаля Старбака».