Тяжелейшее четырехлетнее испытание, постигшее его в начале монашеского пути, описывает священномученик Кронид (Любимов)[55].

{152}

Однажды за всенощной, — вспоминает подвижник, — «вдруг неожиданно, как молния, пронеслась в моей голове страшная, ужасная мысль неверия, сомнения и богохульства. Это совершилось так мгновенно и внезапно, что, подобно молнии, обожгло меня адским огнем. Затем помыслы этого рода полились сплошной рекой в моем сознании. Я онемел от страха и ужаса… В моем уме пронеслась мысль неверия и хулы на Христа Спасителя. Это меня так напугало, что я как бы омертвел. В то же время я почувствовал, как по всему моему телу пробежала искра адского огня, а сердце исполнилось смертельной тоски. В испуге и трепете я тогда перевел свой взор на икону Божией Матери, моля Ее защитить от страшных и пагубных помыслов. Но, к своему ужасу, я заметил, что помыслы богохульства и хулы на Матерь Божию еще сильнее восстают во мне. Тогда я молитвенно обратился к преподобному Сергию. Но скверная мысленная ругань с ужасной силой обрушилась и на него. Затем слова хулы, неверия и богохульства на все святое и, страшно сказать, даже на Святая Святых, то есть на Тайны Христовы, полились во мне неудержимым потоком…

Воистину эти страдания были не земные, а скорее адские. Я лишился пищи и сна. После этого проходят дни, недели, месяц, проходит год, два, три, четыре, а адские мысли непроизвольно текут и продолжают преследовать меня. Я не находил себе нигде места успокоения от тоски и печали и даже в отчаянии, грешный, просил себе у Господа смерти… Нестерпимая мысленная брань особенно посещала меня во время совершения Божественной литургии… Оттого моим покаянным слезам не было предела. Даже иеродиакон Ионафан, сослуживший мне, видя меня столь горько плачущим, приписал мне повреждение ума… Пагубные мысли нападали на меня с новой силой под великие и двунадесятые праздники. Под влиянием этого мои нервы были расстроены… Теряя самообладание, я принужден был прятать от самого себя ножи, вилки, бечевки и всякие другие вещи и орудия, содействующие самоубийству… Были моменты, когда я ночью, бессильный овладеть собой, выскакивал из кельи, шел к собору, бегал вокруг него, плакал навзрыд и не мог дождаться минуты, когда откроют собор и я смогу у раки преподобного Сергия выплакать свою скорбь и невыносимые тяготы». Однажды отец Кронид поведал обо всем иеромонаху Михею. «Он со слезами на глазах, — продолжает старец, — выслушал меня и с особым чувством сострадания… сказал мне: „Успокойся, отец Кронид. Это великая брань, наносимая врагом, бывает со многими людьми. И мы с тобой не первые. Многие, очень многие страждут ею. Я и сам страдал этой бранью семь лет“»^{125}.

{153}

Необычайно суровую восьмилетнюю брань с бесом блуда перенес старец Иосиф Исихаст, к тому времени уже обладавший даром благодатной молитвы. В непрерывающемся сражении применялись все виды оружия: «Длительное бдение, усиленная жажда, долгое стояние на ногах и в особенности „профилактическое древо“, как говорил приснопамятный старец, понимая под этим нанесение себе побоев палкой». Напряженность и продолжительность этой битвы превосходили возможности естества: «Когда я доходил до полной безысходности от изнеможения, — рассказывает старец, — то благодать придавала мне сил и все начиналось снова. Но с течением времени брань становилась более жестокой, почти непрерывной». Пришлось отказаться от ночного ложа и соорудить сидение, на котором подвижник, сидя, «спал в течение целых восьми лет, пока продолжалась эта брань, причем не склонялся ни направо, ни налево». Старец вспоминает: «Поскольку брань не отступала, то и я, сопротивляясь, не отступал от умерщвления плоти, в особенности от бдения и нанесения себе побоев. Я плакал, стенал, молил Владычицу нашу Богородицу… Постился сверх обыкновенного… Я так сильно колотил себя палками, что от пояса и ниже весь почернел от ударов, но брань продолжалась с двойной силой». Завершился этот жестокий поединок человека с дьяволом так же неординарно. В конце многолетнего искуса блудный бес воочию явился подвижнику во всей устрашающей гнусности своего облика. И здесь, вместо естественной в подобных случаях растерянности или испуга, духовный воин показал истинную отвагу — он бросился на демона с кулаками^{126}.

О высоком значении и духовной пользе искуса, о необходимой потребности в такой брани со всей определенностью повествуемся в учении свт. Игнатия: «Искушения от лукавых духов обыкновенно попускаются после обучения искушениями от падшего естества, от мира и от человеков. Лукавые духи… в свое время, по особому попущению Божию, открывают… брань против раба Христова, возводящую его в великий подвиг. Победитель в этой брани увенчивается особенными духовными дарованиями… Не вступив в брань с духами и не выдержав ее как должно, подвижник не может вполне расторгнуть общение с ними и потому не может достигнуть полной свободы от порабощения им в сем и будущем веке. Оставившие земную жизнь в таком состоянии не могут не подвергнуться истязаниям от бесов на воздушных мытарствах. Преподобный Макарий Великий говорит: „Души, скорбьми, наносимыми от злых духов, не искушенныя, пребывают еще в отрочестве и, да тако реку, не способны к Царству Небесному“»^{127}.

Прп. Исаак Сирин, разъясняя наиболее характерные причины бесовских нападений, предупреждает, что «явные демонские искушения, пре

{154}

вышающие пределы душевных сил», могут, прежде всего, попускаться превозносящимся и горделивым, «когда начинает кто в собственных глазах своих казаться мудрым». Указывает преподобный и на силу смирения как могущественное средство противодействия: «Как скоро благодать усмотрит, что в помысле человека начало появляться некоторое самомнение и стал он высоко о себе думать, тотчас попускает, чтобы усилились и укрепились против него искушения, пока не познает свою немощь, не прибегнет к Богу и не прилепится к Нему со смирением… Демоны, при всей наглости и злобе своей, при всей высоковыйности гордыни своей, приближаясь к нему [смиренномудрому], делаются как прах; вся злоба их теряет силу, разрушаются козни их, бездейственными остаются злоухищрения их»^{128}.

О цельбоносности смирения учит и Варсонофий Великий: «Враг крепко лютует на нас; но если смиримся, то Господь упразднит его. Будем всегда укорять себя самих; и победа всегда будет на нашей стороне. Три вещи всегда победоносны: укорять себя, оставить волю свою позади себя и почитать себя ниже всей твари»^{129}.

Прп. Силуан Афонский в первые десятилетия монашеской жизни, несмотря на то что уже имел в сердце благодатную самодвижную молитву, тем не менее, изнемогал от борений с бесами, наполнявшими по ночам его келью. Битва эта длилась целых пятнадцать лет! При этом подвижник пребывал в непрестанном подвиге: «Спал он мало и урывками… в постель не ложился, но все ночи проводил в молитве или стоя, или сидя на табурете; изнемогая, он сидя засыпал на пятнадцать-двадцать минут и затем снова вставал на молитву. И так несколько раз. В общей сложности спал он за сутки от полутора до двух часов». При этом он «пребывает в трудах днем как рабочий… воздерживается в пище, в беседах, в движениях», но, несмотря ни на что, бесы по-прежнему толпой окружают его по ночам. Когда однажды, вконец изнуренный жестокой и непрерывной бранью, он взывал ко Господу о помощи, то получил от Бога ответ, указующий причину столь тяжкого искушения: «Гордые всегда так страдают от бесов». Годы спустя, умудренный вышеестественным опытом, старец Силуан объяснял, что причина брани лежит не в рассудке как таковом, а в гордости нашего духа. От гордости усиливается действие воображения, а от смирения оно прекращается, «гордость пыжится создать СВОЙ мир, а смирение воспринимает жизнь от Бога». Старец учил: «Когда мы плачем и смиряем душу, то благодать Божия хранит нас… Смиренная душа не имеет видений и не желает их, но чистым умом молится Богу, а тщеславный ум не бывает чистым от помыслов и воображения и даже может дойти до того, что будет видеть бесов и говорить с ними»^{130}.