Как видите, ни о каком сне тут не может быть и речи… А он, возможно, и сейчас сидит там…

Признаюсь, мне стало немного не по себе, когда Марина произнесла последние слова. Кто знает, может быть, и в самом деле она… «Чужая душа — потемки».

Нет! Всем своим существом я восстал против этой мысли. По тому, как Марина рассказывала, как слушала меня, по игре впечатлений на ее лице, по блеску умных глаз я видел, что она расстроена невероятностью пережитого, но ум ее здоров, и в душе нет никакой болезни.

Я ходил по комнате, курил и думал. Предположение о сне отпало. Оставалось одно: звуки, которые слышала Марина, действительно существовали, а не были плодом ее воображения. Может быть, это акустика. Мне вспомнилось рассказы о старых замках с комнатами, в которые странными путями доносились звуки, слова из отдельных помещений; легенды о таинственных пещерах, где человеческая речь превращалась в крик множества голосов, а тиканье часов в некоторых точках подземного зала было слышно на расстоянии десятков метров. Строители театральных и концертных зал знают, как сложны и прихотливы законы акустики… Может быть, и тут, в этом старом польском замке были воспроизведены условия, при которых звуки могли переселяться из одной комнаты в другую, не теряя своей силы?

Я поделился этими соображениями с Мариной.

— Не думаю, — ответила она, — чтобы это была только случайная игра звуков. Я слышала человека в разных местах комнаты, так, как слышу сейчас вас, ваши шаги, шуршанье одежды, дыхание — все… Нет, я думаю так: или человек этот, совершенно невидимый, был действительно там у меня (что, конечно, невозможно), или…

— Погодите, Марина, — перебил я ее, — мы можем сейчас проверить это. Пойдемте к вам. Если этот невидимка еще там и вы услышите его, а я нет, тогда сдаюсь, и завтра же командирую вас к психиатрам.

Марина улыбнулась и посмотрела на меня с благодарностью. Я понял, как трудно было ей решиться одной вернуться к себе.

Мы вышли в большой пустой зал с нишами, в которых некогда, вероятно, стояли фигуры рыцарей в кольчугах и шлемах или статуи, потом — в широкий корридор, прерываемый арками. Замок спал. Наши шаги, тщетно заглушаемые осторожной поступью, гулко отдавались в его холодных, по-военному неуютных просторах. Стенания ветра доносились порой сверху.

— Вы слышите ветер, Марина?

— Да, конечно.

— Вам не кажется, что он мог сыграть некоторую роль…

— Я уверена в этом, — ответила она, быстро схватив тою мысль. — Все время я слышу эти завывания и чувствую, что они расстраивают мои мысли, нервы.

Мы прошли почти через все здание прежде, чем Марина повернула в небольшой корридор и тихо сказала: «Вот здесь». Она осторожно открыла дверь. Свет в комнате был включен. Молча мы вошли и сразу же остановились.

(Продолжение следует).

(Продолжение.)

В старинном польском замке, в предгорьях Карпат, расположился наш полевой госпиталь. Бои затихли, приток раненых прекратился. Врач, начальник госпиталя, с увлечением приводит в порядок свои интересные научные наблюдения, сделанные во время войны. Однажды, поздно вечером его занятия нарушаются неожиданным посещением медсестры госпиталя, Марины. Странная история произошла с нею. Вчера, едва она легла спать, кто-то открыл дверь, вошел в ее комнату и сел за стол. Она включила свет. За столом не было никого. Между тем она ясно слышала, что человек продолжает сидеть там, перебирает бумаги, курит… Он был невидим. Потом он внезапно исчез.

Сегодня он снова появился. Марина тотчас выбежала из комнаты и направилась к начальнику госпиталя, чтобы рассказать ему о странной «галлюцинации».

— Возможно, он и сейчас сидит там, … — закончила она.

Начальник решил немедленно итти в ее комнату. «Мы молча вошли, — рассказывает он, — и остановились у порога…»

Я пристально следил за лицом Марины, стараясь угадать, слышит ли она что-нибудь. Волнуясь, устремила она широко открытые глаза в глубину комнаты, к столу, чуть приоткрыв рот и напрягая слух. Мы простояли так несколько минут.

— Ничего нет, — сказала она наконец. — Жаль, теперь я хотела бы, чтобы он был тут.

Я предложил Марине поменяться комнатами, по крайней мере на эту ночь, полагая, что ей трудно будет заснуть.

— Нет, — решительно возразила она, — благодарю вас. Не знаю, чем, но вы меня успокоили. Я чувствую, что засну. Кроме того, мое привидение, повидимому, ничего плохого против меня не замышляет. Может быть, я… привыкну к нему, — улыбнувшись, добавила она.

Я ушел к себе, обещав Марине распорядиться, чтобы завтра же связисты провели звонок из этой комнаты в мою.

Шли дни.

Где-то недалеко от нас немцы предприняли отчаянные, упорные контратаки. Завязались тяжелые бои. Поток раненых устремился в госпиталь и захлестнул нас напряженной тяжелой работой.

Мы встречались с Мариной мельком в хирургическом зале, всегда во время работы и едва успевали перекинуться взглядами: я — вопросительным, она — успокаивающим, говорящим о том, что ничего нового не произошло.

Впрочем, об этом я знал и так, потому что звонок, установленный в моей комнате, молчал.

Понемногу, видя, что Марина успокоилась после своих ночных переживаний, я перестал ей напоминать о них даже взглядами.

Через несколько дней наши войска вновь перешли в наступление, фронт отодвинулся далеко вперед, и мы почувствовали близость очередной «перебазировки», — одного из самых напряженных моментов нашей военной жизни. Это совершалось обычно ночью, «по тревоге», как все перемещения войсковых частей в прифронтовой полосе. В течение одного — полутора часов после получения приказа нужно было свернуть госпиталь, погрузить на машины все имущество, людей и отправиться на новое место. Эта операция требовала большого напряжения, и я начал готовиться к ней заранее.

Забот прибавилось. Осаждаемый ими, я стал меньше думать о странном «психозе» Марины. Но иногда, вернувшись к себе утомленным, я садился в кресло и, погружаясь в забытье, вновь отдавался мыслям об этом загадочном случае, и никакие мои объяснения не давали ключа к его разгадке.

И вот однажды, просидев так до глубокой ночи, то погружаясь в сон, то отгоняя его усилием воли, я наконец, решил лечь спать. Не открывая отяжелевших век, протянул руку к дощечке с выключателями и, повернув несколько из них, погасил наконец яркую лампу, горевшую в люстре. Свет боковой лампы, прикрытой бумажным абажуром, не мешал мне теперь открыть утомленные глаза, и я встал, но тут же замер в неподвижности. На диване, где была приготовлена моя постель, я явственно различил сонное дыхание человека.

Осторожно, чтобы не разбудить спящего, я подошел ближе. Тень от абажура скрадывала очертания темного одеяла на диване, и я напряженно вглядывался туда, но ничего не видел.

Спокойный ритм дыхания вдруг нарушился, характерный скрип металлической сетки выдал движение спящего. Я услышал неясное бормотание, и вдруг сонный голос, которого я не мог не узнать, дважды произнес мое имя.

— Марина?! — воскликнул я, пораженный, и шагнул еще ближе.

На диване никого не было. Но вот опять громко скрипнула металлическая сетка, — мне почудилось испуганное движение, будто кто-то невидимый резко поднялся и сел на кровати.

Несмотря на волнение, я заметил, что это был звук именно кроватной сетки, а не пружин моего дивана.

Заглушенный вскрик у самой моей головы заставил меня снова замереть. Невидимый соскочил с постели, быстро надел сапоги и бросился к двери. Громкий тревожный звон наполнил мою комнату и заставил меня вздрогнуть: Марина, как мы условились, подавала сигнал тревоги. Почти бегом я помчался к ней.