…О чем и как шел там разговор, не знаю. Нас туда приглашали только тогда, когда им нужно было. Только специальные официанты могли там находиться время от времени. Да начальник охраны Хрущева Литовченко мог зайти туда спросить или сказать что-то и выйти… В пять утра Хрущев вышел и сказал нам, что идет спать. Тут Литовченко и спросил:

— Никита Сергеевич, как нам быть? Вы ведь говорили, что в семь утра еще и на фазанов собираетесь…

— Да, — вспомнил Хрущев, — ну вот тогда и разбуди меня.

Так что в ту ночь не спали мы ни одной минуты. Опять

осмотрели готовность машин, оружие проверили, распоряжения нужные сделали. Покушали. Потом чайку. Я разрешил выпить по рюмке, не больше. Для аппетита. И снятия усталости. У меня у самого не было и нет к этому делу особого пристрастия. Хотя и сейчас дома всегда наготове и водка, и вино, и коньяк, и виски стоят. Наверное, и поэтому так долго живу, и память не потерял. А ребята тогда малость приняли… кто водки, кто коньяка. Кому что нравилось… Кстати, курил я лет десять — с 18 до 28, а потом кремлевские врачи сказали, что сердце мое от этого быстро стареет. И я бросил. Еще у меня пульс редкий был до 50, а то и до 44 ударов в минуту. Помню, в Крыму секретарь ЦК Пономарев Борис Николаевич сказал: «Сергей Степанович, и у меня такой же пульс. Знаете, что это значит? Это значит — мы долгожители. Жить долго будем«…Он прожил, если не ошибаюсь, почти до 90 лет. И я свой 85-й день рождения надеюсь встретить в рабочем состоянии.

…Что же касается того, сколько выпил тогда Шелест, то… он не мог выпить больше, чем Первый секретарь ЦК КПСС. Потому что тогда существовал уже такой порядок. Это при Сталине можно было пить — кому сколько захочется. А вообще Петр Ефимович Шелест был очень сильный. Могучий был мужчина и мог выпить разом безо всякого две, а то и три бутылки водки. И хоть бы хны! Начальник его охраны Захар Петрович Глушко, — когда я спрашивал: «Ну, как себя чувствует Петр Ефимович?», — говорил мне: «Нормально, он выпивает горшок горячего кипяченного коровьего молока и может сразу начинать по-новой. А главное — работать может и день, и ночь. Крепкий мужик!» Ну, да ладно. Вернемся к охоте…

…Без пятнадцати семь мы разбудили Хрущева и Шелеста и отправили их на фазанов. И опять Хрущев поехал в одном направлении, а Шелест — в другом. Надо сказать, поднялись они легко. Видать, толком еще не уснули. Не успели мы развернуться с завтраком, может, и часа не прошло, как Хрущев вернулся. И снова ни одного трофея, хотя фазанов там хватает. Я ему: «Никита Сергеевич, что-то вы опять без трофеев?» И снова Хрущев как бы обреченно махнул рукой: «А… Обойдемся!» Пошел к себе, попросил чаю и, как до этого, не то спросил, не то отметил: «Шелест еще не вернулся?! — и, усмехнувшись, добавил. — Видимо, снова заблудился…»

Однако на этот раз Шелест возвратился довольно скоро, менее чем через час. Но все равно получилось, что Хрущев опять вынужден был его ждать: не уезжать же гостю, не попрощавшись с хозяином.

У Шелеста снова были богатые трофеи: 9 или 10 фазанов. Их разложили на утренней полянке перед домом и позвали Хрущева посмотреть на добычу. Среди фазанов были и самки. А их запрещено бить, что каждый настоящий охотник знает. Хрущев пришел, поглядел так и говорит:

— Эх, ты, охотник, зачем же ты самок побил?! А? И не стыдно тебе?

Шелест: «Никита Сергеевич, охота есть охота…» Хрущев, словно не услышав его, говорит: «Видно, бил, когда они разбегались по траве… Стрелять надо на лету, когда птица становится на крыло, тогда не перепутаешь. Эх, вы, охотнички… Пойдем завтракать, а то мне пора уже ехать. В 10.00 самолет должен взлететь, чтобы не задерживать пассажирские вылеты». Покушали, поблагодарили за стол и распрощались.

В Симферополе уже ждал самолет. У трапа стоял Николай Иванович Цыбин. Генерал, летавший с Хрущевым еще во время войны, когда Никита Сергеевич был членом Военного совета. Он всегда сопровождал Хрущева в самолете и мог даже сам сесть за штурвал. Цыбин доложил, что все в порядке, а Хрущев вдруг и говорит: «Ну и зачем мы летим в Пицунду, если, оказывается, и там такая же плохая погода, как здесь?» А перед этим я позвонил Степину, начальнику 9-го отдела на Кавказе, и говорю: «Леня, как там у тебя погода? Сколько градусов?» «Десять!» — отвечает Степин. Хрущев, помню, посмотрел на меня и спросил: «Ну что? Какая в Пицунде погода?» — «К сожалению, Никита Сергеевич, — говорю, — тоже 10 градусов».

«Ну, ладно, — говорит Хрущев. — Раз мы уже решили, будем лететь».

Распрощался, поднялся по трапу, последний раз махнул рукой и… улетел. Пожалуй, больше я его не видел. Но на том моя ответственность за Хрущева не кончилась.

…Хрущев улетел. Больше на отдыхе в Крыму никого не было. Наступил «мертвый сезон». Надо было ремонтировать пляжи, которые постоянно разрушались штормами, строить жилье для обслуги и приводить в порядок наши детские сады. Да мало ли работы после курортной поры. И вот 15 октября, в семь утра, включаю свой трофейный приемник «Симменс», чтобы, как обычно перед работой, узнать последние известия. Слышу: «Состоялся Пленум ЦК КПСС… Пленум принял решение освободить от обязанностей Первого секретаря… и Председателя Совета Министров СССР Хрущева Никиту Сергеевича… по его просьбе!» Как только прозвучало это сообщение, сразу мне в голову ударило: стали вспоминаться всякие события и случайные факты, которые в те дни, когда они наблюдались, я не мог свести воедино и дать им толковое объяснение. Конечно, первым делом перед глазами возникла картина последнего нашего прощания. Хрущев запомнился мне тогда очень плохим своим настроением, будто бы знал, что что-то будет, или о чем-то догадывался, а может быть, просто предчувствовал что-то нехорошее. Интуиция у него была — дай Бог каждому!

Сейчас уже не помню, при каких обстоятельствах… Скорее всего, это было в день отправки умершего в Крыму Пальмиро Тольятти. Случайно дверь оказалась приоткрытой, и я невольно услышал условный разговор Косыгина с Брежневым. Косыгин из Гурзуфа, из Артека, звонил Леониду Ильичу в Симферополь. Брежнев как раз должен был сопровождать мертвого Тольятти, его семью и членов Политбюро Итальянской компартии. Косыгин, объясняя обстановку, называл его как-то особо по-дружески Леней. Говорил: «Леня, ну вот мы сейчас выезжаем… Встретимся и уже окончательно переговорим по всем этим вопросам…» При этом имя Хрущева не произносилось, но говорилось все так, что можно было легко понять, что этот разговор относится именно к нему. Что-то явно общее и взаимопонятное было в их отношениях, и нечто очень серьезное звучало в их словах относительно противостоявшего им кого-то третьего. Тогда я не придал этому значения. Мне было как-то ни к чему. Это я только потом понял, что имелось в виду.

Звонил Косыгин по ВЧ из моего кабинета в Артеке. Когда мы приехали в Симферополь, Леонид Ильич уже стоял под крылом самолета и ждал машину с телом Тольятти. Машина с гробом Тольятти опоздала. Стояла 34-градусная жара, и РАФик специального назначения вышел из строя. Из Алушты он стал подниматься на перевал и двигатель загорелся…

Тольятти умер в Артеке. Когда его состояние начало резко ухудшаться, мне там оборудовали кабинет с ВЧ-связью. Каждый день проводились консилиумы, и все происходящее я должен был держать под контролем и докладывать в Москву. Его, кажется, с тяжелой формой инсульта привез лечащий врач из Италии. Все члены ЦК посетили его. Премьер-министр Италии Альдо Моро специально выделил военный самолет для членов ЦК. Прилетело их около 100 человек. Тольятти лежал восемь суток в коматозном состоянии, но спасти его мы не смогли. И вот в такой напряженной обстановке я услышал тот как бы условный «товарищеский разговор»…

…Сам Семичастный, как Председатель КГБ, никаких сигналов по поводу предстоявшего смещения Хрущева мне не подавал. Абсолютно. Я ничего не знал. Я узнал все по радио. Помню еще жене сказал: «Я пойду на работу, а ты давай тут посиди и «покрути» радиоприемник. Может, еще чего скажут». Конечно, я был ошарашенный. Пришел к себе в кабинет, снимаю «ВЧ» и прямо с утра звоню Сверчкову, заместителю начальника 9-го Управления, моему куратору. Был такой покойный уже генерал КГБ Сверчков Владимир Алексеевич… Именно его сменил я на этом посту после того, как он был отправлен начальником Управления КГБ… на периферию. Говорю: «Владимир Алексеевич, сегодня утром по радио услышал… Как мне быть?» А тут еще позвонил первый секретарь Ялтинского горкома партии Андрей Андреич Куценко, чтобы я к 9 часам прибыл в Ялту в Театр имени Чехова, там собирается актив. Сверчков отвечает: «Воспринимай так, как слышал. И поезжай на актив. Приедешь с актива, позвони».