Подобными заблуждениями и домыслами, по большей части необоснованными, полна как упомянутая статья Т. Исмагуловой, так и многие другие работы советских литературоведов, касавшихся творчества Слёзкина.

Л. Е. Белозерская-Булгакова, вспоминая много лет спустя о своем первом знакомстве с писателем в 1924 году, отмечает как само собой разумеющееся его известность: «А вот Юрий Слёзкин. Неужели это тот самый, петербургско-петроградский любимец, об успехах которого у женщин ходили легенды? Ладный, темноволосый, с живыми черными глазами, с родинкой на щеке на погибель дамским сердцам… Он автор нашумевшего романа „Ольга Орг“. У героини углы рта были опущены „как перевернутый месяц“, и девушки сходили с ума и делали кислую гримасу, стараясь подражать перевернутому месяцу» [8].

Но если роман «Ольга Орг» привлек читательское внимание прежде всего показом крушения прежних взглядов на принципы морали, то роман «Помещик Галдин» затрагивал проблемы более глубинные и важные для России той поры. Он обнажал крушение, вырождение, бесперспективность старых правящих классов.

Несколько месяцев из жизни гусарского ротмистра Григория Петровича Галдина под пером Слёзкина превращаются в обобщающую картину безысходности и тупика, в который зашло дворянство и так называемая общественная жизнь власть имущих.

Тридцатидвухлетний ротмистр, выйдя в отставку, решает поселиться в своем родовом имении в Витебской губернии. Он крепок здоровьем, чист сердцем, честен и смел. Его представления о жизни, о назначении человека, о чести и порядочности просты и незатейливы. Его интересы ограниченны: он увлекается охотой, собаками, лошадьми. Галдин испытывает счастье просто от ощущения природы, хотя даже не задумывается над своим чувством.

Умело и тонко Слёзкин показывает, как все простое и близкое к природе радует Галдина и как ему претит все фальшивое, искусственное, пусть даже внешне кажущееся важным и значительным. Он рад деревенским мужикам и бабам, находит с ними общий язык, но его раздражает возня вокруг выборов в государственный совет, куда одна дворянско-помещичья партия хочет протащить своего ставленника черносотенца в противовес другой помещичье-дворянской партии, представляющей интересы местной шляхты.

Дикость, мерзости, подлости, которые творятся в этом тихом краю, Слёзкин дает несколькими штрихами, лаконично и метко — взяточничество, торгашество, сплетни видим мы в живых сценах и лицах.

Роман (так называл свое произведение Слёзкин, критики же предпочитали именовать его повестью) вызвал многочисленные и разноречивые отклики. Прогрессивная, радикальная печать оценивала роман положительно, реакционная консервативная увидела в нем подрыв устоев.

Помимо общественного звучания, рецензенты отмечали художественные достоинства произведения (реакционная печать, как правило, их не замечала и указывала на недостатки).

«…Какое наслаждение перелистать повесть Юрия Слёзкина „Помещик Галдин“! — говорилось в одной из рецензий.— Страшно сказать, но в строках этого молодого, еще не окрепшего автора есть что-то от Л. Н. Толстого его первых времен… Дай Бог! — Стосковалась душа по настоящему, простому, ясному и великому русскому слову…» [9]

А вот что отмечалось в рецензии А. Басаргина в газете «Московские ведомости»: автор оказался «настойчивым в проведении антипомещичьей тенденции: и сам Галдин, и все его соседи-помещики, русские и немцы, выступают в повести в достаточно отталкивающей обрисовке — как люди своекорыстные, бездельные, раболепно относящиеся к власть имеющим и высокомерно-пренебрежительно к серой мужицкой массе» [10].

Рецензия заключается следующим пассажем:

«…Оппозиционно-тенденциозное отношение к помещикам-землевладельцам дает себя в ней чувствовать довольно ощутительно — ко вреду и для повести, и для стоящего у нас теперь на очереди землеустроительного, да и вообще обновительного дела.

В итоге, на мой взгляд, партийная беллетристика, хотя, быть может, и хочет служить делу обновления, но подходит к этой серьезной задаче со средствами прямо-таки негодными» [11].

Как подлинный художник, Юрий Слёзкин не просто отражал те частные картины жизни, какие видел, но и пытался осмыслить происходящие процессы, выразить их существо, попытаться нарисовать тенденцию. И на этом пути, несомненно, важной вехой вслед за «Помещиком Галдиным» (в советское время автор дал роману новое название — «Бабье лето») стал его роман «Ветер», напечатанный в первых номерах журнала «Вестник Европы» за 1917 год. В этом романе он пытается ответить на вопрос, повисший в воздухе в повести «Помещик Галдин»: что делать русскому дворянину, порядочному человеку, помещику, в современной ему России? Ответ — работать, быть хозяином, управителем на земле, развивать промышленность.

Февральская революция была встречена Слёзкиным как вполне закономерный итог развития страны. Однако дальнейшие события показали несостоятельность и новых правителей, которые не могли вывести Россию из тупика империалистической войны, а народу не дали обещанного — свободы, равенства, братства.

Октябрьскую революцию Ю. Слёзкин приветствовал. Он увидел в большевиках реальную силу, способную ликвидировать хаос и разброд, в который ввергли страну действия буржуазного Временного правительства.

В этой связи уместно привести несколько фрагментов опубликованного примерно за полтора месяца до Октября памфлета Ю. Слёзкина «Скоморохи революции». Памфлет несколько сумбурен, в нем не всегда четко выражены идейные позиции автора, но все же он дает представление о настроениях писателя, о его отношении к новой, Советской, власти.

В памфлете «Скоморохи революции» Ю. Слёзкин с любовью и гордостью говорит о русском искусстве, русской литературе. Именно в них он видит наиболее полное проявление русского духа, духа народа, его великих потенций.

«Скажите, что прежде всего приходит вам в голову, когда далеко от березового закута, в „прекрасных заграницах“, вы начинаете вспоминать о России, когда вас невольно потянет поговорить о ней с вашим другом, или так с кем-нибудь, с первым встречным, когда у вас на одну хотя бы минуточку внезапно оживает сознание того, что вы — русский.

Что больше всего любите вы из того, что дала вам Россия, чем могли бы вы гордиться, не показавшись смешным? Ну, конечно же, русским искусством, русским творчеством. И только им. Не станете же вы говорить серьезно о русской государственности, общественности, русской промышленности или русской науке ‹…›

Нет, конечно, никакой у нас не было бы культуры и не смели бы мы вести своего государственного летосчисления — если бы у нас не было Пушкина, Достоевского, Толстого; если бы не было у нас Строгановских иконописцев и кустарей, и народных сказок, и не было бы Врубеля, и не было бы памятника Петру на Сенатской площади» [12].

Слёзкин приветствует революцию, считает, что она совершена именно народом, и осуждает интеллигенцию, испугавшуюся стихии и бежавшую, предавшую интересы народа и его культуру.

Развал, разброд, разруха при Временном правительстве — кто виноват во всем этом? Только не народ. Слёзкин не может объяснить происходящего и поэтому обвиняет во всем болтливую интеллигенцию, которая даже не смогла дать революционной программы.

«И не народ, не толпа,— пишет Слёзкин,— виноваты, что вот день за днем все, чем привык гордиться русский, расхищается — и язык, и сокровища духа, и творчество. Не народ виновен, что загажены дворцы, разворованы музеи, коверкается наш святой язык и на развалинах ни одно слово, ни одно дело не создано нами, ни один символ не окрыляет нас».

Свой памфлет писатель заканчивает вопросом: «Кто же сильный, прямой и честный скажет наконец народу истинную правду и, взяв его за руку, не заискивая, выведет его на путь творчества, любви и бережливой памяти?» [13] И хотя Слёзкин не мог дать ответа на этот вопрос, однако увидел, что большевики сразу же после Октябрьской революции стали на путь сохранения культурных богатств страны.