История… Блудница победителей! Они поставят её в самые немыслимые позы и будут иметь её во все дыры! История учит лишь тому, что ничему не учит. Всё, что было, покроется пылью и растворится в забвении… В небытии. Какой след оставит она в наших душах? Что неизгладимо вечно будет присутствовать в глубинах нашей памяти? Только воспоминания о духе, поднявшем человечество из рутинного мрака прозябания в обыденности к стремлению вырваться к свету, о жажде свободы, об огне сердец, взметнувшемся до небес в стремлении приблизить нас к Богу.
Мы никогда никому не лгали. Наши речи, как и наши помыслы, всегда были прямы и открыты, что было дико для погрязших в ханжестве и лицемерии англосаксов, породивших самую развратную культуру из самой пуританской морали. И лгут они всегда нагло, прямо в глаза, кажется, сами веря в свою честь и достоинство, которое всегда было глубоко чуждым их образу мыслей и действий.
Имеет ли значение то, что будет потом? Будущее… Мы живём ради него. Мы живём ради своих детей. Но нужно ли будет им наше будущее таким? Ведь у каждого поколения, приходящего вновь, свои ценности, свои идеалы, свои мечты… То, что будет после нас, не имеет значения, ибо оно будет уже не для нас. Нас уже не будет. Единственное, что важно — это миг, в котором мы находимся сейчас, — именно этот вдох, именно этот глоток воздуха, как глоток жизни, именно этот удар сердца, как шаг к смерти. Что будет потом — это то, что происходит сейчас, впитывая в себя каждое мгновение — сейчас, а не после…
Войны, болезни, смерть людей… Имеют ли эти события хоть какое-то значение для Бога? Они имеют значение только для тленных физических оболочек и мелких душ, приросших к ним намертво и забывших о том, что вечно… Вся жизнь, сотни миллионов лет развивавшаяся из тлена земного чтобы стать Человеком, вся Вселенная, созданная Богом, да, наверное, и сам Бог, существуют ведь ради одной-единственной цели: всё, что создано, всё, что происходит, всё, что грядёт, все события прошлого, настоящего и будущего — ради одного-единственного, — ради Чувств, возникающих в наших душах. Чувства наши — это голос нашей души, который только и слышит Он. Всё, что происходит на физическом плане — не имеет ни малейшего значения для Бога, ибо оно и создано Им. Единственное, в чём заключён смысл, ради чего Всё Это — наши Чувства — квинтесенция сути Жизни, ибо только они не созданы Им и Ему не принадлежат, ибо ради них всё и существует…
Тёплым осенним днём я стоял среди этих, уже пустых стен, и такая же пустота стояла в моей душе. Что я там забыл, что делал, я не знал, и объяснить себе не мог. Может быть прощался со стенами, ставшими для меня родным домом. Может быть ждал свою смерть… И тут прилетели те, для которых война — только бизнес. Война, которая для нас была поиском истины, для них — всего лишь способ очередной раз обогатиться! Доллар — Бог их войны, и эта война приносит им только сверхпотребности и сверхприбыль! Там нет, и никогда не было места духовному, и всё, что происходит в их политике, в умах, в душах, подчинено их единственному «богу». И нет для них ничего ценнее в этом мире. Но ужаснее всего то, что в этом мире их «бог» действительно всемогущ. И мощь их экономики и промышленности — огромна! Америка, у которой в начале войны, по европейским меркам, авиации почти и не было, теперь стала выпускать боевых самолётов больше, чем Германия, Советская Россия и Англия, вместе взятые! Особо и не напрягаясь, не прилагая никаких сверхусилий, — ни духовных, ни материальных. Всё — в пределах рентабельности. И это не только истребителей, а в основном тяжёлых четырёхмоторных бомбардировщиков, которые теперь перепахивают мою страну… Жажда наживы, поистине, творит чудеса! Неужели их зелёный бумажный «бог» — и есть истина? Это ужасно! Вся эта война в итоге сведётся лишь к тому, что победит зелёная бумажка, пропитав своим ядом все помыслы и поступки человечества.
Мы держали себя слишком гордо. Мы — смертельно греховны. Мы заплатим за это втройне. Мы заплатим слезами своих жён и матерей, мы заплатим будущим своих детей, мы заплатим своей жизнью. Никакой меч не будет нам спасением. Мы все умрём. И поскольку будущее так однозначно, то уж лучше раньше, чем закончится эта война, чтобы не видеть того, что сделает с людьми другая эпоха. Я не буду немым свидетелем этого. И если я останусь жив, когда война уже закончится, я пущу себе пулю в висок, как только моя страна умрёт. Конечно, она не умрёт совсем, она вновь, как всегда, возродится из пепла, но такой она уже никогда не будет. Никогда не будет этих лиц, озарённых светом пламени их сердец, этих глаз, наполненных пониманием смысла их жизней на нашей земле, — они потухнут, как их факелы. А такой мою страну я видеть уже не смогу… Умирать не страшно. Страшно жить без идеи, за которую стоит умереть!
Подумать только, дневной налёт! Вот ведь… Когда здесь шло производство, они не осмеливались подбираться к нам даже по ночам, а те редкие, эпизодические вылазки носили только разведывательный характер. Мощное прикрытие зенитных батарей, рассредоточенных на значительных расстояниях со всех сторон, превратило их редкие ночные налёты в крайне неэффективные попытки нанесения беспокоящих ударов, когда эти горе-бомбардировщики в панике сбрасывали свои бомбы так далеко от завода, что даже не бывало разбито ни одного оконного стекла. Да и сам наш завод, который выпускал самые лучшие в мире истребители, всегда мог бы и сам себя защитить. Это было бы делом чести! Изредка и днём залетали одинокие фоторазведчики, но быстро-быстро удирали, завидев наши истребители охранения. Вся их бомбардировочная авиация была занята другим: бомбы сыпались на наши города килотоннами, убивая десятки тысяч мирных жителей за раз. Там я и увидел весь ужас этих варварских площадных бомбардировок. Сейчас же, когда всё, что возможно, из нашего завода было уже вывезено, когда уже не было никакого противодействия с нашей стороны, когда уже даже не слышно далёких глухих разрывов от выстрелов давно снятой зенитной артиллерии — им уже просто нечего было прикрывать, — они и заявились! Они прилетели бомбить пустые коробки наших корпусов, прекрасно зная, что там уже ничего и никого нет, а их средства массовой информации с восторгом сообщат, что героическими усилиями доблестной бомбардировочной авиации полностью уничтожен мощный авиационный завод противника. Нет! Этот завод жив, он был полностью, со всем оборудованием и личным составом, эвакуирован в центр Германии, в шахты, глубоко под землю, где всякие бомбардировки были лишены смысла. Нет! Завод — это не коробки зданий, это — коллектив, слаженный многолетним напряжённым трудом, и оборудование, самое совершенное из всего, что мне доводилось видеть. Жаль только этих стен, этого огромного труда, вложенного в них. По крайней мере, чехам, которые явно попадут в зону влияния Советов, теперь он уже не достанется, значит и на наших врагов работать никогда не будет. И американцы это прекрасно понимают, ведь именно ради этого они сюда и прилетели. Ну и ладно.
Я бежал к ближайшему бомбоубежищу, расположенному на территории нашего завода. Никогда оно не использовалось по назначению, ввиду отсутствия таковой необходимости, но теперь оно мне и пригодится. Хотел я жить, или уже не особенно — это только мои личные мысли, и они мне не указ. Моя жизнь принадлежит Германии, и я сделаю всё, чтобы сохранить эту жизнь, пока в ней есть необходимость, пока я могу приносить пользу моей стране. Ничего не кончено, пока мы сами так не решим…
От первых же разрывов бомб закладывает уши, и ты уже ничего не слышишь, будто нырнув глубоко под воду. Лишь ударные волны взрывов толкают тебя со всех сторон, почти сбивая с ног, да фугасные взрывы взметают вверх широкими фонтанами куски разорванного бетона и кирпича, да земля, содрогаясь, каждый раз как уходит, пропадая куда-то из-под ног. Лишь мозг в этой гулкой, бушующей круговерти, как взбесившийся метроном, под стать сердцу, бьёт в помутнённое сознание одну и ту же мысль: «надо бежать, надо бежать, надо бежать…» ради нашей страны, ради наших детей, ради их будущего… Бомбы стали рваться совсем недалеко. При каждом взрыве сердце взрывается ответной дробью гулких ударов, а если бомба падает близко и впереди, ударной волной, как широкой доской наотмашь бьющей в грудную клетку, перехватывает дыхание, и тогда хватаешь воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег… Они сыпались волнами, одна за одной, то впереди меня, то позади, снова и снова проходя одни и те же участки. Это только снаряды в одну воронку два раза не попадают, а у американцев этих бомб столько, что и воронок, как таковых, будет не различить потом в этом месиве… Ах, чёрт! Моя «ласточка»!.. Она припаркована далеко, на краю завода, но бомбардировщиков в небе так много, чтобы за один раз можно было перепахать всё, и моя машина наверняка окажется изуродованной, если вообще сможет сохраниться. Жаль. Вечная ей память!
