М у ж ч и н а. Господи, как я устала…

Ж е н щ и н а. А вот не скрывала бы! От интриг устаешь, от интриг. Я знал. Я знал.

М у ж ч и н а. Что ты такого знал… Господи… я и сама ничего не знала. Только потом вспомнила, когда уже Программер в него вцепился. Мы знакомы по больнице. Постум там работает. Отсюда и ампулы, которые он привез.

Ж е н щ и н а. Ага. Значит, вы знакомы по онкологическому отделению?

М у ж ч и н а. Нет, еще раньше. (после паузы – неохотно, но постепенно воодушевляясь) Я говорил, что моя жена умерла при родах. Это… в общем… это… не совсем так.

Ж е н щ и н а. То есть она жива? Час от часу не легче!

М у ж ч и н а (игнорируя ее слова). Роды как раз прошли нормально. Она отдыхала, я сидел рядом, и мы гадали, почему не приносят ребенка – кормить. Его почти сразу же утащили куда-то… мы ничего не знали, просто радовались. А потом пришел врач с очень деловым выражением лица. Тогда я еще не знал, что самые ужасные новости они сообщают именно так – по-деловому. Спустя два года мне точно так же рассказали о метастазах, и о том, что я приговорен.

Ж е н щ и н а. Глупости. Ты не умрешь.

М у ж ч и н а. Он сел напротив, хлопнул себя по коленям и сказал: «У меня плохие новости. Ваш мальчик родился с тяжелым поражением головного мозга. Сейчас он подключен к аппарату искусственного дыхания, и, скорее всего, никогда не сможет дышать самостоятельно». Потом он замолчал и посмотрел на нас, словно ожидая какого-то вопроса – видимо, всегда задаваемого в таких ситуациях. Но мы… откуда нам было знать, что спрашивают в таких ситуациях? Мы в жизни еще не бывали в таких… (пауза).

Ж е н щ и н а. …ситуациях.

М у ж ч и н а. А он всё смотрел, всё ждал и при этом поглядывал на стенные часы, и от этого мы чувствовали себя неловко. В этом весь фокус: тебе сообщают о катастрофе, о жутком несчастье, о крушении жизни - а ты… ты испытываешь неловкость от того, что задерживаешь очень занятого и серьезного человека. И тогда я спросил: «Что же теперь будет?», и врач тут же кивнул – как выяснилось, именно этого вопроса он и ожидал. «Ваш ребенок на всю жизнь останется овощем, - сказал он. – И когда я говорю «на всю жизнь», то имею в виду отнюдь не годы и даже не месяцы. В таких случаях мы рекомендуем отключить новорожденного от аппарата искусственного дыхания. Но окончательное решение должны принять вы». Потом врач вздохнул, снова хлопнул себя по коленям и встал. И тут же сестра сунула мне планшет с бумагой и ручку. И я взял. Я взял…

Ж е н щ и н а. Успокойся, пожалуйста. Это пройдет.

М у ж ч и н а. И тут жена спросила: «Что с ним случится? После отключения?» И сестра сказала: «Всё кончится минут через двадцать. Или через полчаса. Он просто перестанет дышать, и всё». И жена сказала: «Я хочу, чтобы он был со мной, когда это произойдет. У меня на руках». А сестра сказала: «Конечно» и подтолкнула ко мне планшет. Она явно хотела побыстрее получить эту подпись, и я подписал, чтобы не заставлять ее ждать. И сестра вздохнула – в точности, как врач, тем же самым вздохом, и кивнула на мою жену. Жена отрицательно покачала головой, но хватило и одной моей подписи. А потом всё завертелось в какой-то непонятной нечувствительной круговерти – наверно, потому, что никто уже ничего не ждал и никуда не торопился. К нам принесли мальчика, и сразу появились какие-то люди – медсестры, психолог, юрист, фотограф, социальная служба, кто-то еще…

Ж е н щ и н а. И Постум? Постум был там же, среди них?

М у ж ч и н а (непонимающе). Что? Кто? О чем ты?

Ж е н щ и н а. Постум. Был ли там Постум? В этой нечувствительной круговерти. Постум. Ты помнишь Постума?

М у ж ч и н а. Мы держали его на руках. Сперва только жена. Потом вместе, чтобы сфотографироваться втроем. Потом только я один. Потом снова жена. И всё это время мы – и все вокруг - прислушивались, дышит ли он или уже перестал. Он был удивительно красив, наш мальчик. Он и знать не знал, что столько взрослых ждут от него чего-то. Поэтому, в отличие от нас, он не испытывал никакой неловкости от того, что задерживает очень занятых и серьезных людей. Он крепко спал, только и всего. «Интересно, о чем он сейчас думает?» – пробормотала жена. Я уверен, что она просто думала вслух, ни к кому конкретно не обращаясь, но одна из медицинских сестер зачем-то встряла со своим медицинским ответом. «Ни о чем, - уверенно сказала она. – При таком мозговом повреждении остаются лишь вегетативные реакции, да и то не все. Он не в состоянии думать». Тогда-то жена и заплакала – впервые за это время. «Пойдем домой, - сказала она мне, - сейчас же!»

Но мы не могли просто так встать и уйти; вся эта ждущая свора не дала бы нам и шагу ступить. Больше всего они напоминали голодных собак, которые сидят в кружок, уставившись на умирающего бомжа.

Ж е н щ и н а. Ты ни слова не сказал о Постуме. Кто из них был Постум?

М у ж ч и н а. Прошло двадцать минут, и полчаса, и час. Мальчик продолжал дышать. Еще через полчаса он проснулся, и мы впервые увидели его глаза. Клянусь, они выглядели совершенно осмысленными. Он не мог сосать, поэтому кормление пришлось делать через трубочку. Поев, мальчик снова заснул. Два дня спустя мы привезли его домой – живого. И все это время мы не спускали его с рук. Мы хотели быть с ним, когда это случится. Не знаю зачем. Но жене почему-то это казалось жизненно важным. Жизненно важным.

Мой отпуск кончился, я вышел на работу. Мало-помалу мы перестали ждать и жили, не загадывая вперед, сутки за сутками. Мы благодарили Господа за каждый прожитый час и молились о том, чтобы с миром прожить следующий. И тут он умер. Это случилось на сорок шестой день, около полудня. Я был на работе. Посыльный принес продукты, и жена спустилась, чтобы расписаться на квитанции. Мальчик в этот момент спал. Она выпустила его из рук на две минуты, но этого хватило. Когда жена вернулась, он уже не дышал. Как будто только и ждал ее подписи – пусть не на том планшете в больнице, пусть хотя бы на квитанции из супера. Он умер один. Тогда она пошла в ванную и…

Ж е н щ и н а. Хватит! Довольно! Не надо.

Пауза

М у ж ч и н а. Сделай мне укол. Пожалуйста.

Ж е н щ и н а. Сейчас, сейчас… (берет со стола коробку, делает укол) Вот так… вот так… спи, милая, спи…

Мужчина засыпает. Женщина сидит рядом, ласково поглаживая его по спине.

Ж е н щ и н а. Спи, отдохни… Удивительно, как я привязался к ней за это время. Раньше казалось, что весь смысл моей жизни заключается в Постуме, а теперь… теперь не знаю. Теперь она дорога мне не меньше, чем мальчик. Если не больше. Теперь…

Ее прерывает резкий звонок. Программер вздрагивает и недовольно смотрит на лампочку, которая мигает у него на столе. Звонок повторяется.

П р о г р а м м е р. Шит! Кто это вдруг? Шит! (нажимает кнопку) Алло!

Г о л о с №1. С вами будет говорить начальник отдела. Соединяю. (щелчок)

П р о г р а м м е р. Шит!

Г о л о с №2. Не шит, а Шварц. (смеется) Привет, затворник! Куда это ты запропал?

П р о г р а м м е р. Привет, Шварц. Да так. Дела.

Г о л о с №2. А я, по-твоему, бездельничаю?

П р о г р а м м е р (подчеркнуто равнодушно). Понятия не имею. Твоя занятость в круг моих дел не входит. Это ты со своим начальством обсуждай.

Г о л о с №2. Фу ты, ну ты… Чего это ты вдруг так заважничал? Я что, задолжал?

П р о г р а м м е р. Нет, всё в норме.

Г о л о с №2. Ну?

П р о г р а м м е р. Что «ну»?

Г о л о с №2. Куда ты тогда запропастился? Второй месяц от тебя ни слуху, ни духу. Вернее, ни прослушки, ни наводки. Как я без тебя буду план по хакерам и педофилам выполнять? (смеется, после паузы) Нет, кроме шуток, брат, что случилось? Какие-то проблемы? Поделись с папашей Шварцем, он поможет.