– Наконец-то, это вы! – воскликнул генерал, и черты его прояснились.

Но, увидев, что лицо капитана носило следы глубокой печали, он вдруг остановился на полпути к нему, и его с новой силой охватило не успевшее затихнуть волнение.

– О-о! – заговорил он. – Что такое, капитан? Не случилось ли какого несчастья с караваном.

Молодой офицер опустил голову и не отвечал ни слова.

– Что это значит, господин капитан? – продолжал уже гневно генерал. – Может быть, вы онемели?

Капитан сделал усилие над собой и отвечал:

– Нет, генерал, я не онемел.

– Ну, а караван?.. Где караван? – волновался генерал.

– Перехвачен! – глухо отвечал дон Хуан.

– Voto a Dios! – воскликнул генерал, бросая на дона Хуана уничтожающий взгляд, и в невыносимом горе и раздражении топнул ногой. – Караван взят неприятелем, а вы живы и пришли, чтобы передать мне известие об этом?

– Я не мог заставить врага убить себя.

– Вы, кажется… извините меня… – с иронией ответил на это генерал, – не могли даже заставить врага нанести себе царапины.

– Это правда.

Генерал прошелся несколько раз по палатке, гнев и волнение душили его.

– Ну а ваши солдаты, senor caballero, – заговорил он через минуту, остановившись и в упор смотря на офицера, – ваши солдаты… – без сомнения, они разбежались, как трусы, при первом выстреле?

– Мои солдаты все до единого пали в бою, генерал.

– Как! Что вы говорите?

– Я говорю, генерал, что мои солдаты, до последнего, пали в бою, защищая доверенные им государственные деньги.

– Гм! Гм! – переспросил генерал. – Они пали… все?

– Да, генерал, все они пали в кровопролитной схватке. Я один остался в живых, а те пятьдесят храбрых, преданных долгу людей – мертвы.

Последовало короткое молчание. Генерал слишком хорошо знал капитана, чтобы усомниться в его храбрости и верности присяге. Он понял, что тут кроется какая-то тайна.

– Но я ведь послал вам проводника, – сказал он наконец.

– Да, генерал, но этот-то проводник и завел нас в западню, приготовленную инсургентами.

– Con mil diablos! 10 Если этот несчастный…

– Он мертв, – прервал капитан, – я убил его.

– Отлично, но одно обстоятельство остается для меня во всем этом непонятным.

– Генерал, – с воодушевлением воскликнул молодой человек, – хотя караван с серебром и потерян, но битва эта покрыла славой мексиканское имя, честь наша спасена, мы уступили подавляющему превосходству сил.

– Посмотрим, капитан, вы – один из тех людей, которые стоят выше всяких подозрений, людей, которые никогда не решатся запятнать свою честь подлой изменой. Тем не менее, я должен испытать перед лицом всех ваших товарищей вашу верность присяге, и вы должны представить доказательства, что вы, со своей стороны, сделали все возможное, что повелевал вам долг. Расскажите откровенно, без уловок, что произошло, я вам поверю. Расскажите все, не опуская мельчайших подробностей, и я увижу тогда, чего достойны вы – сочувствия в постигшем вас горе или наказания.

– Так потрудитесь выслушать, генерал, но клянусь, если после моей исповеди у вас останется малейшее подозрение как относительно моей верности, так и относительно храбрости и безупречного поведения моих солдат, то на ваших глазах я пущу себе пулю в лоб.

– Говорите сначала, а там мы увидим, что вам следует делать.

Капитан наклонил голову и начал подробное повествование о печальных событиях, пережитых им в прошлую ночь.

Возвратимся, однако, к так давно оставленному нами Транкилю.

Транкиль отошел от своих друзей на некоторое расстояние к лагерю техасцев, готовый в случае надобности прийти на помощь Кармеле. Но необходимости в этом не представлялось – Ягуар, хотя и против воли, согласился на все, что требовал от него канадец, которому почему-то не хотелось устроить так, чтобы молодые люди увиделись между собой.

Тотчас после своего разговора с молодым предводителем вольных стрелков охотник поднялся и, несмотря на то, что тот стремился удержать его, отправился к своим друзьям.

Сев на лошадь, он пустил ее тихим шагом и погрузился в свои думы. Разговор с молодым предводителем вольных стрелков не вполне удовлетворил его. Таким образом достиг он места, где оставались его друзья. Здесь его ожидали с беспокойством, в особенности волновалась Кармела, томимая неизвестностью.

Удивительно было переплетение чувств, овладевших сердцем этой девушки, понять его могли разве одни женщины. Помимо своей воли она питала и к Ягуару, и к капитану Мелендесу чувства, которые она сама страшилась разобрать. В одинаковой степени она интересовалась судьбою их обоих, и ее пугала сама возможность столкновения между ними, каков бы ни был исход этого столкновения как для того, так и для Другого.

При этом она сама не могла объяснить причины такого раздвоения своих чувств. И если бы ей стали говорить, что она любит того или другого, то она энергично протестовала бы против этого, полагая, что говорит сущую правду.

Как бы то ни было, но, хотя и по различным причинам, она чувствовала непреодолимое влечение и к тому, и к другому. Приближение каждого из них приводило ее в волнение, звук голоса обоих заставлял трепетать от счастья все ее существо. Если долгое время не приходило вестей о том или другом, она становилась печальной, беспокойной, задумчивой; присутствие их возвращало ей ее веселое состояние духа и беззаботность.

Была ли это только дружба? Была ли это любовь?

Транкиль нашел своих товарищей на небольшой поляне, на которой они расположились со всеми возможными в их положении удобствами. Весело пылал громадный костер, на котором варился ужин. Кармела сидела немного поодаль и вопрошающим взором глядела на тропинку, на которой должен был появиться ее отец.

Едва она увидала его, как бросилась навстречу с криком радости, которого не в силах была сдержать. Но тотчас же покраснела, опустила голову и остановилась за толстым стволом мексиканского дуба.

Транкиль спокойно слез с лошади, разнуздал ее, любовно потрепал по шее и пустил пастись с другими лошадьми. Сам же он подошел к костру и сел подле Чистого Сердца.

– Ух! – проговорил он. – Наконец-то я вернулся к вам.

– Разве вы подвергались опасности? – с участием спросил Чистое Сердце.

– Нисколько – напротив, Ягуар принял меня, как и следовало ожидать, то есть самым дружеским образом, и был со мною в высшей степени любезен и предупредителен. Да, по правде сказать, мы слишком хорошо знакомы друг с другом, чтобы можно было ожидать чего-либо иного.

Кармела неслышно приблизилась к охотнику, наклонила к нему свою красивую головку и подставила лоб, ожидая поцелуя.

– Здравствуйте, отец, – сказала она ласковым, немного заискивающим тоном, – ты уже приехал?

– Приехал! – отвечал Транкиль, целуя дочь и смеясь. – А тебе, дочурка, отсутствие мое не показалось долгим?

– Простите меня, отец, я вовсе не то хотела сказать, – в замешательстве пробормотала Кармела.

– А что же?

– Так, ничего.

– Неправда, ты что-то скрываешь от меня, но что бы ты ни делала, ты не проведешь меня. Я, дочурка, старая лисица, и тебе не удастся поймать меня на твои хитрости.

– Какой вы злой, отец, – отвечала она, своенравно надувая губки, – вы всегда толкуете в дурную сторону мои слова.

– А, так вот как, сеньорита, гневаться изволите, ну так слушайте, я принес вам добрые вести.

– Правда? – воскликнула она и от радости захлопала в ладоши.

– Разве ты сомневаешься в моих слова?

– О нет, отец.

– Ну, так ладно, садись теперь рядом со мной и слушай.

– Говорите, говорите, отец! – почти закричала она в нетерпении, садясь возле старого охотника.

– Ты желаешь, конечно, узнать, что случилось с капитаном Мелендесом, дитя мое?

– Я, отец? – воскликнула она с удивлением.