Через несколько дней после приключений, описанных в предыдущей главе, в двадцати часах езды от Арауко, в девственном лесу среди миртовых деревьев и кипарисов, покрывающих первые отроги Кордильер, вечером, около костра, над которым жарилась дикая коза, сидели четыре человека. Эти четверо были наши старинные знакомые: Валентин, Луи, Курумила и Трантоиль Ланек. Граф задумчиво склонил голову на руки. Валентин сидел, опершись о миртовое дерево, покуривал из индейской трубочки, лаская Цезаря и вычерчивая на земле разные фигуры.

Это была небольшая полянка, какие часто встречаются в американских лесах. Рядом с ней довольно большое пространство было покрыто поваленными деревьями, рухнувшими от старости или разбитыми молнией. Оно было ограничено двумя холмами, у подошвы которых шумел поток, сбегающий с Кордильер. Место было самое удобное для полуденного отдыха, тенистое, прохладное. Но для ночлега оно было не совсем хорошо именно потому, что вблизи был поток, куда приходили на водопой дикие звери, что было видно по многочисленным следам. Индейцы были слишком опытны, чтобы по доброй воле заночевать в таком месте. Только невозможность идти дальше заставила их остановиться тут на ночь.

Лошади были привязаны к дереву недалеко от костра. День выдался ненастный, но ночь, кажется, обещала быть спокойной. Путешественники жадно принялись ужинать, чтобы поскорее улечься спать, так как они очень устали. За ужином никто не промолвил ни слова. Окончив трапезу, индейцы подложили сухих ветвей в огонь и, завернувшись в пончо, заснули. Граф последовал их примеру. Валентин и Цезарь остались на страже.

Никто бы не узнал теперь в этом задумчивом, серьезном человеке, который внимательно прислушивался ко всему и жадно вглядывался во тьму, веселого и беззаботного отставного вахмистра, каким еще недавно был Валентин. Бурные приключения совершенно изменили его характер. Благородные инстинкты, которые спали в глубине его сердца, теперь проснулись под влиянием величественной и могущественной природы Кордильер. Перемена, начавшаяся в нем под влиянием дружбы с графом, увеличивалась все более и более по мере пребывания в Новом Свете.

Большое влияние оказали на него также индейские предводители. От них он научился отдавать себе во всем отчет. Звуки пустыни стали теперь понятны для него. Хотя по временам он и отпускал шутки и веселился, как прежде, но только поверхностный наблюдатель мог из этого заключить, что он остался таким, как был.

А ночь все дальше и дальше двигалась к утру. Уже месяц прошел две трети своего пути. Валентин разбудил Луи, чтоб самому немного отдохнуть. Граф сел на его место. Он также изменился за это время; это был уже не изнеженный дворянчик, готовый упасть в обморок при мало-мальски сильном волнении. Он загорел, руки его огрубели, усталость теперь почти не действовала на него, да и самый характер сделался тверже.

Уже около часа прошло, как граф заменил своего молочного брата на часах. Цезарь лежал, растянувшись у костра. Вдруг он вскочил и, рыча, стал нюхать воздух.

— Ну, Цезарь, — сказал Луи, лаская пса, — чего ты вскочил? Что заприметил?

Собака посмотрела на графа своими умными глазами, помахала хвостом и потом снова зарычала пуще прежнего.

— Хорошо, — сказал Луи, — нечего понапрасну будить других. Пойдем-ка, Цезарь, вдвоем и посмотрим, что там такое.

Луи осмотрел свои пистолеты и винтовку и сделал знак собаке, которая следила за его движениями.

— Пойдем, Цезарь, — сказал он. — Ну, cherche !23 Пес словно ожидал этого слова. Он бросился вперед, обнюхивая кусты, по временам останавливаясь и осматриваясь вокруг. Граф шел за ним. Цезарь переплыл ручей и побежал по лесу, нюхая землю и помахивая хвостом. Граф шел за ним таким образом около трех четвертей часа, иногда останавливаясь и прислушиваясь. После многочисленных поворотов пес остановился, оглянулся на своего господина и потихоньку зарычал.

Граф осторожно отвел руками ветки кустов, взглянул вперед и вздрогнул. Он едва не вскрикнул от изумления. В десяти шагах от него на большой поляне лежало вокруг огня до пятидесяти индейцев. Они крепко спали, мертвецки пьяные — последнее было ясно, потому что вокруг беспорядочно валялось несколько мехов, пустых и с водкой, из некоторых сочились еще остатки жидкости. Но не это так сильно поразило графа. Он невольно вздрогнул, увидев невдалеке мужчину и женщину, крепко привязанных к дереву. Мужчина стоял с поникшей головой, из его больших глаз струились слезы. При взгляде на молодую девушку, привязанную к другому дереву, он глубоко вздыхал. Девушка, казалось, была без памяти; верхняя часть ее тела была неестественно наклонена вниз.

— О, — прошептал Луи, — Боже! Дон Тадео! Неужели это его дочь?

Увы! Это была именно она, донья Розарио. Кровь прилила к сердцу молодого человека. Он судорожно схватился за пистолеты и хотел было броситься вперед, как вдруг кто-то положил руку на его плечо и прошептал:

— Осторожней!

Граф обернулся. Перед ним стоял Трантоиль Ланек.

— Осторожней? — спросил с упреком граф. — Или предводитель не видит?

— Я вижу, — отвечал тот, — но пусть и мой брат посмотрит, — прибавил он, — и увидит, что уже поздно.

И он указал пальцем на нескольких индейцев, которые проснулись — или озябнув, или услышав шум, произведенный нашими друзьями. Индейцы приподнялись и стали оглядываться вокруг.

— Правда, — прошептал Луи в отчаянии. — Господи! Господи! Ужели Ты не поможешь нам?

Предводитель между тем взял графа за руку, и они отползли на несколько метров назад, чтоб индейцы не заметили их.

— Но, — спросил молодой человек, вдруг остановившись, — мы их спасем, предводитель, да?

Пуэльх покачал головою.

— Сейчас это невозможно, — сказал он.

— Брат, — возразил Луи, — теперь, когда мы нашли их, мы должны немедля их спасти. Время не терпит, вы видите, жизнь их в опасности.

Предводитель улыбнулся.

— Мы попробуем.

— Благодарю, — с жаром отвечал молодой человек.

— Возвратимся теперь к нашим друзьям, — сказал Трантоиль Ланек. — Терпение, терпение, — прибавил он торжественно. — Ничто нам теперь не мешает. Через час мы пойдем за ними. Но прежде мы все четверо должны посоветоваться и наметить план действий, чтобы не испортить дела.