Дон Тадео внимательно поглядел на сенатора. Он не мог удержаться, чтобы не выразить сожаления, видя, как переменился за это время доблестный сановник. Сенатор почтительно поклонился. Дон Тадео отдал ему поклон и указал на кресло.
— Ну, дон Рамон, — сказал он дружественно, — вы, конечно, принадлежите к числу патриотов, которые готовы жертвовать имуществом и жизнью для спасения отечества?
— Я? Д-да, — глухо отвечал дон Рамон. — Но больше всего я люблю свободу и не намерен участвовать в войне, которая вот-вот вспыхнет в Чили. Я из тех людей, которым хорошо живется только в уединении. Бури жизни не для меня, и я охотно уступаю их другим.
— Другими словами, дон Рамон, — с улыбкой сказал дон Тадео, — это значит, что вы жалуетесь на свое пребывание в Вальдивии?
— О нет! — живо воскликнул сенатор. — Нет, совсем напротив. Но с некоторых пор я сделался, так сказать, игрушкой судьбы и теперь невольно трепещу: не случилось бы какого нового несчастья. Я пребываю в вечном страхе.
— Успокойтесь, дон Рамон, вы теперь в безопасности, — сказал дон Тадео и с умыслом прибавил:
— По крайней мере, в настоящую минуту.
Это прибавление заставило затрепетать сенатора.
— Как? — спросил он, дрожа всеми членами. — Что вы хотите этим сказать, дон Тадео?
— Ничего страшного для вас. Но, знаете, военные успехи вообще так ненадежны.
— О да, ужасно ненадежны! А потому у меня одно желание: возвратиться к семейству. О, только бы мне добраться до моей усадьбы близ Сант-Яго, тогда, клянусь всем для меня священным, я поселюсь в ней тихо и мирно, в кругу своей семьи, бросив всякие дела и предоставив другим, более достойным, заботиться о благе отечества…
— Вы, кажется, не всегда держались таких мыслей…
— Увы, ваше превосходительство! И это причина всех моих несчастий. Кровавыми слезами оплакиваю свои заблуждения. Как я мог из-за глупого честолюбия решиться…
— Очень хорошо, — сказал дон Тадео, прерывая эти слезные излияния, — к счастью, я могу возвратить вам то, чего вы лишились.
— О, говорите, говорите! Из-за этого я готов на все…
— Даже воротиться в арауканский стан? — зло пошутил дон Тадео.
Сенатор вздрогнул, еще пуще побледнел и вскричал дрожащим голосом:
— Нет, я готов скорей тысячу раз умереть, чем попасть в лапы этих бесчеловечных варваров.
— Насколько мне известно, вам нечего на них жаловаться.
— Если не на них лично, так…
— Ну, оставим это, — сказал дон Тадео. — У меня есть к вам дело, потрудитесь выслушать внимательно.
— Слушаю, — отвечал сенатор, почтительно наклоняя голову.
Вошел дон Грегорио.
— Что нового? — спросил дон Тадео.
— Пришел этот индеец, Коан, который был проводником наших войск. Он говорит, что должен передать вам важные вести.
— Скорее, скорее! Пусть войдет! — вскричал дон Тадео, вскакивая со стула, совершенно забыв о сенаторе.
Тот вздохнул свободнее. Он подумал, что про него совсем забыли, и решил ускользнуть за двери. Дон Тадео заметил это.
— Сенатор, — сказал он ему, — наш разговор еще не окончен.
Дон Рамон, пойманный на месте преступления, захлебываясь от поспешности, вынужден был принести свои извинения. Увы! Ему пришлось снова усесться и ждать, что будет. Сенатор глубоко вздохнул.
В это время дверь отворилась, и вошел Жоан.
Дон Тадео пошел ему навстречу.
— С каким известием вы пришли? — спросил он. — Не случилось ли чего? Говорите, говорите, мой друг.
— Когда я оставил стан бледнолицых, они были готовы идти по следам Антинагуэля.
— Да наградит их Бог! — вскричал дон Тадео, подымая глаза к небу, и всплеснул руками.
— Мой отец был ночью печален, его сердце разрывалось, когда он оставил нас.
— Да, да!
— Дон Валентин, прежде чем отправиться по следам, почувствовал в сердце жалость, вспомнив о том, как беспокоился мой отец. Он приказал своему брату с голубиными глазами написать вам это письмо, а мне доставить его.
С этими словами он вынул письмо, которое было тщательно спрятано под повязкой, охватывающей его лоб, и подал дону Тадео. Тот быстро взял его и стал
пожирать глазами.
— Спасибо! — сказал он, прижимая письмо к груди и пожимая руку индейца. — Спасибо! Мой брат сердечный человек, его преданность возвращает мне бодрость. Он останется со мною и, когда настанет время, проводит меня к дочери.
— Мой отец может положиться на меня, — просто отвечал Жоан.
— Я уверен в этом, Жоан. Сегодня не в первый раз я узнал вашу верность и честность. Вы останетесь у меня, мы станем говорить о наших друзьях и тем разгоним свою тревогу.
— Для моего отца я то же, что конь для всадника, — почтительно отвечал Жоан и, поклонившись, хотел выйти.
— Задержитесь на минуту! — сказал дон Тадео, ударив в ладони. Явился слуга.
— Я приказываю, — повелительно сказал дон Тадео, — всемерно заботиться об этом воине. Он мой друг и волен делать, что хочет. Выдавать ему все, что он потребует. — И затем, обращаясь к Жоану, прибавил:— Теперь, мой друг, можете идти.
Индеец вышел, сопровождаемый слугою.
— Славный человек! — сказал вслед ему дон Тадео.
— Да, — лицемерно отвечал дон Рамон, — для дикаря это предостойный молодой человек.
Звуки этого пискливого голоса напомнили дону Тадео о делах. Он взглянул на сенатора, который смиренно поглядывал на него.
— Ах, — сказал он, — я было и забыл про вас, дон Рамон.
Сенатор прикусил язычок и проклинал себя за неуместное замечание.
— Вы мне, кажется, говорили, — начал дон Тадео, — что дорого дали бы за то, чтобы добраться до своей усадьбы?
Сенатор утвердительно кивнул головою, боясь снова выдать себя даже единым словом.
— Ну, так я могу доставить вам то, в чем вы уже начали отчаиваться. Вы отправитесь сейчас в Консепсьон.
— Я?
— Да, вы, самолично. Приехав в Консепсьон, вы отдадите письмо генералу Фуэнтесу, начальствующему над войсками провинции. Исполнив это поручение, вы можете отправляться куда угодно. Только помните, что за вами будут следить и что если я не получу ответа от генерала Фуэнтеса, то отыщу вас где бы то ни было и тогда за неисполнение поручения вы подвергнетесь строгому взысканию.
