— Куда?!
— Тетя Лена, ты маме не говори, что я сказала, и что я тебя «тетей» забываю называть… Мы скоро уедем, навсегда… Ты что, Лен?!
— Все уезжают, и все — навсегда…
— Помнишь, ты рассказывала, как Баба-Яга говорит добрым молодцам: «Не кручиньтесь, утро вечера мудреней»? Подрасту — буду к тебе приезжать! А пока к тебе мужчину подселят. Пьющего. Можешь его перевоспитывать. Ну, я пойду, Лен… Лен!!! У меня значок есть — «Святой Петр»! Давай отдадим Петру, чтоб он знал, как мы надеемся на него!..
— Ладно, иди.
— А, вот еще. Поздно можешь вернуться. Но не совсем. Не под утро. Бабушка тете Вере всегда говорила, что в приличных домах под утро не возвращаются.
Мы уже дважды встречались, но когда я его увидела, я его не узнала. Мне показалось, произошла какая-то ошибка: неужели этот красавец бородач, что направляется в мою сторону, ждал меня? Неужели это он звонил по телефону? Неужели он стоял на коленях на пыльной дороге и я ему отвечала: «Нет! нет! нет!», — когда надо было кричать: «Да!!!» Какие у него веселые, искрящиеся глаза! Какая добрая улыбка! Какая прелестная борода! И рост какой чудесный! Неужели он такого громадного роста? Что-то я раньше этого не замечала!
— Как же было заметить, если вы рядом и не стояли никогда?
— Кто из нас героиня — вы или я?
— Так вы кто — автор или героиня?
— Это моя рукопись: хочу — буду автором, хочу — героиней, хочу — Цезарем или присяжными, а если вы будете мешать…
— Хорошо, просто спорить не хочется сейчас, хочется посмотреть, что дальше будет.
(Петр! Петр, какое счастье, что ты позвонил!) — это все в скобках. Ничего подобного сказано не было.
— Я бы тебя не узнала.
— Наверное, борода мешает. А я бы тебя сразу узнал…
(Неужели бывает так? Однажды к берегу подплывает корабль с алыми парусами. На палубе стоит капитан, добрый, бородатый, в белом костюме. Голос у капитана немножечко хрипловат… Нет, не в белом костюме он, а в дубленке и без шапки, хотя на улице холодно и снег идет.
— Минуточку, какой снег? При чем здесь снег?! Лето! На море спокойно, к берегу подплывает корабль.
— Да нет же! Это у них спокойно, ясное утро, лето, корабль, алые паруса. А у нас — алая карета, зима, холодно, горят фонари, снег идет, мы стоим среди голубых елок и занесенных снегом деревьев, на дорожке… на дорожке, на небольшой площадке, и ветки так низко — или это ты такой высокий? — что они иногда касаются твоей щеки. Капитан, чтобы его можно было и без корабля запросто узнать, отрастил бороду. Хотя и простыл немного, но без шапки, как и положено настоящему морскому волку… Петр, Петр мой! Я знала, что мы увидимся еще раз!
(— Вот как у женщин все! Ни слова правды! Ничего она не знала, и вспоминала о тебе только иногда, хотя часто плакала, когда вспоминала…
— Да что ж это за безобразие?! Ведь просила же не лезть со своими замечаниями!
— Хорошо, я постараюсь…)
— Лена, не хотелось об этом говорить, но я звонил тебе четыре месяца.
— Как?!
— Раз в десять дней. «Она еще не пришла!.. Она вышла! Она пошла обедать!.. Она еще не вернулась с обеда! Ее сегодня не будет!» Мне не очень понравилось, я не уважаю, когда люди не любят работать. Если работа не устраивает, выбери себе другую!
— У меня работа такая, что не приходится быть на месте.
— Лена, нет смысла спорить… Ты замерзла? У тебя посинели губы.
— С чего ты взял?.. Или — ты замерз? И почему ты без шарфа? У тебя же горло болит!
— Потерял.
(Он превратился в Поэта, в Безумца и летел все быстрей и быстрей, так что Шарф развязался и соскользнул вниз…
…на шее у него была ковровая дорожка, а первая жена его была сербка, Милева Марич…
…Айседора села в машину и включила зажигание. Есенин — разлюбил, дети — погибли. До пояса — камень, выше — человек… Она рванула с места, набирая скорость… Газеты пестрели заголовками: «Автомобильная катастрофа!», «Гибель Дункан!».
Виной всему был длинный шарф, что она повязала себе на шею).
— Извини, я болен. Давай перенесем разговор на завтра. Мне нужно подлечиться, иначе придется продлевать визу… Я хочу тебе предложить написать совместный сценарий.
— Этого не может быть, Петр, этого не может быть!..
— Поднимемся ко мне, если ты не против. Я все объясню.
Комната была очень… комната была… Комната — и достаточно. Большой беспорядок. Множество пакетов и свертков. На столе — окурки, записки, бумажки, журналы.
— Извини, я не знал, что ты зайдешь. Это из-за отъезда. Весь день упаковывал вещи в контейнер… Садись, пожалуйста, сейчас все уберу.
— Я помогу?
— Нет, сиди.
Если мужчина сказал…
Вот уж все убрано, и ты сидишь по другую сторону стола, на диване.
— Ты обронила листки о сотворении мира. Идея мне понравилась, я уже многое продумал, поговорил с вашим режиссером… Четыре месяца тебе звонил, чтобы узнать, согласна ты или нет.
— А почему раньше не позвонил?
— А почему ты не захотела познакомиться сразу?
— Я думала, это несерьезно. Ты очень молод.
— Что значит — молод? Сколько мне лет, по-твоему?!
— Я думала, двадцать семь.
— Недавно было тридцать шесть.
(«Буйвол»!! Как и Петр Иваныч! Рубенс, если вы подзабыли).
— А, вот теперь вижу. Под глазами морщины.
— Это от моей работы.
— Какая у тебя работа?
— Бумаги! С утра до вечера одни бумаги! Ночью не могу заснуть — глаза болят! В тридцать шесть — радикулит! И ради чего? Кому это надо? Семьдесят процентов бумаг вообще не нужны! Почему я должен тратить на них свою жизнь?!
(…тогда он будет командовать и спрашивать, куда ты опять деньги дела…).
— Извини, снова голова разболелась. Где-то тут лежал бальзам… Понимаешь, я решил уволиться… Извини, опять я… Давай поговорим о тебе. Сегодня почти не чувствую запаха твоих духов, а вот в прошлый раз!.. Недавно на улице мимо прошла девушка в темных очках. Волосы как у тебя, духи… Я бросился следом, но это была другая…
— А я всегда провожала взглядом красные автомобили, думала, вдруг ты за рулем…
— Я часто читал твое стихотворение. Бумага была, как в старых романах, пропитана духами. Когда запах выветрился, я положил в карман пиджака и носил вот здесь… В чем дело? Что я сказал смешного?
— Чтобы в двадцатом веке здоровенный детина носил в кармане у сердца какую-то бумажку…
— Это очень хорошая радость, чтобы кто-то написал тебе стихотворение!
— Ты прав, Петр, ты прав… Скажи, а зачем ты отрастил бороду?
— Мне предложили маленькую роль в кино.
— Разбойника?
— Нет, священника.
— Лучше б ты вырастил дерево, а бороду — можно приклеить.
— Ты понимаешь здесь не всё, Лена! Я не желаю у себя приклеенную бороду! Хочу только настоящую!
— Сядь, пожалуйста, что ты вскочил? Ты неправильно стал говорить!
— Потому что ты возражаешь мне такие вещи!
— Успокойся, я хотела сказать, что жизнь у человека должна быть настоящая, а борода — черт с ней!
— Я хочу все настоящее, начиная с мелочей! Потому позвонил тебе!
— Под словом «мелочь» меня имеешь в виду?
— Перестань переиначивать! Не хочу фальшивить даже в мелочах, и уж тем более, когда касается отношений двух людей!
— Что ж ты замолчал? Думаешь о бороде и отношениях двух людей?
— Думаю, но только о другом.
— О чем же?
— Жалею, что у меня горло болит!
— Шарфы не надо терять да без шапки разгуливать!
— Я о другом, Лена… У меня горло болит, и я не могу тебя поцеловать!
— Ну, кто поверит, что тебе тридцать шесть лет?! Никто!
— Ах, так!..
РАЗГОВОР. Он. Поцелуй меня.
Она. У меня простуда на губе.
Он. Как же можно, моя радость, дожить до таких лет и остаться такой глупой?.. Разве я боюсь чего-нибудь, кроме того, что ты от меня уйдешь? Ведь ты всегда, дорогая, делаешь все, не думая! Мало ли какая в следующую секунду к тебе придет мысль?! Неужели меня, человека любящего, ты хочешь испугать какой-то простудой?!
