— Я бы желал быть на его месте, — сказал барон де Водрейль.
— Как! Все это правда? — воскликнула графиня.
— Да, милая мама, — отвечала девушка с шаловливой улыбкой, — и вы на моем месте сделали бы то же самое.
— А! — воскликнула графиня.
— Что за тайна, — протянул нараспев де Леви на мотив из оперы, которая тогда была в большом ходу в Версале.
— Кто же этот счастливый страдалец? — спросил главнокомандующий.
— Вы, господа, любопытнее женщин, — возразила молодая девушка со смехом.
— Пусть будет так, — отвечал ей в тон главнокомандующий.
— Вам непременно хочется знать, кто он?
— Непременно, — отвечал генерал.
— Да, да! — закричали все присутствующие. — Мы сгораем от нетерпения.
— Ну, господа, я не хочу вас больше томить: раненый, о котором идет речь, вам давно знаком, вы все его любите и уважаете, несмотря на то, что он простой охотник.
— Шарль Лебо! — вскричал генерал с испугом.
— Он самый.
Настроение общества мгновенно изменилось: смех и
шутки прекратились, уступив место сильнейшей тревоге.
Тогда молодая девушка, отбросив ложный стыд, рассказала просто и искренне все, что произошло; она прибавила, что сочла своей обязанностью поступить именно так в отношении человека, которому семейство Меренвиля многим обязано.
Графиня обняла ее и сказала растроганным голосом:
— Дочь моя, ты хорошо поступила.
— Благодарю вас, милая Марта, — с чувством сказал ей граф.
— Бог благословит вас за то, что вы сделали, м-ль Марта, — обратился к ней главнокомандующий. — Примите благодарность от меня и от наших друзей, мы все в долгу у Шарля Лебо.
Молодая девушка плакала от радости, слыша, какого все были высокого мнения о человеке, которого она любила.
Каждый пожелал его навестить, главнокомандующий вызвался первым.
Но Марта энергично воспротивилась этому намерению; она объяснила, что состояние больного не позволяло ему видеть кого бы то ни было ранее как через два-три дня. Допущены могут быть одни дамы. И она прибавила:
— Дамы будут за ним ходить, между тем как мужчины только вызовут его на разговор, а это замедлит выздоровление.
Общество преклонилось перед таким энергическим заявлением своей воли со стороны молодой особы и примирилось с необходимостью подождать два дня.
Марта, не дожидаясь десерта, извинилась и встала из-за стола — она спешила к своему больному.
Раненый продолжал спать тем спокойным сном, который удивительно восстанавливает силы.
Марта села у его изголовья.
Горничная ушла, она еще не обедала, и, кроме того, ей нужно было приготовить для барышни другую комнату.
Марта приказала постлать себе постель в соседней комнате, которая служила ей уборной.
В восемь часов явился Белюмер с тем, чтобы провести ночь у больного; охотники сговорились по очереди исполнять эту обязанность.
Первое дежурство выпало на долю Белюмера, за ним следовал Бесследный, потом Ивон и, наконец, Мрачный Взгляд.
Молодая девушка не позволила себе отказаться от дружеской помощи, она знала, что больной от этого ничего не потеряет, но поставила условием, на которое Белюмер согласился, чтобы в случае какого-нибудь опасного симптома он разбудил ее, постучавшись к ней в дверь.
Выслушав и приняв все условия, Белюмер с видимым удовольствием приступил к своему дежурству.
Ночь прошла отлично, больной ни разу не проснулся.
В восемь часов утра Марта сменила Белюмера, обменявшись с ним несколькими словами.
Минут через десять после его ухода пришел Мрачный Взгляд в сопровождении Тареа.
Молодая девушка знала индейца и приняла его с улыбкой. Вслед за этим она вышла из комнаты, чтобы они могли заняться перевязкой.
Через четверть часа Мрачный Взгляд опять отворил дверь к ней в комнату.
— Как вы его находите? — с тревогой спросила она охотника.
— Лучше, чем я ожидал; увидите сами. Марта поспешила войти в комнату больного. Сурикэ уже сидел, обложенный подушками; бледность его несколько уменьшилась.
— Марта, — пробормотал раненый, увидев молодую девушку, — как вы добры и как я вас лю… благодарю, — поправился он.
Марта улыбнулась.
Голос раненого был тверд; глаза яснее и светлее, одним словом, состояние его было настолько хорошо, насколько могло быть при данных условиях. Марта чувствовала себя счастливой.
— Что надо делать? — спросила она индейца.
— Любить Сурикэ хорошо, ходить за ним хорошо, — улыбаясь, отвечал Тареа на своем оригинальном наречии.
Марта сначала покраснела от этих слов, потом оправилась.
— Не трогать пластыря; давать есть, пить, если хочет есть и пить; нужны силы, чтобы выздороветь.
— А что ему давать есть, если он попросит?
— Давать охотничью пищу, вина, если хочет — привык, кофе не надо. Тареа приходит всякий день утром!
— Отлично, Тареа.
— Хорошо! Не говорить много, спать очень хорошо, оставаться один, друзей не надо: они говорят.
— Будьте покойны, никто не войдет сюда без вашего г позволения.
— Очень хорошо!
— А что, его раны не скоро заживут?
— Надо четверть луны.
— Неделю, — перевел Мрачный Взгляд.
— Так скоро! — воскликнула она с удивлением.
— Наши индейские доктора не похожи на других; если он сказал через неделю, так и будет; попадись Сурикэ в руки вашего медика, лечение продлилось бы месяца три, даже четыре; но мы, дикари, — прибавил он, смеясь, — мы признаем только медицину, основанную на природе, и употребляем одни простые средства.
Мрачный Взгляд и индейский вождь приходили навещать больного всякий день в один и тот же час. Выздоровление Сурикэ шло быстрыми шагами; через пять дней он уже встал с постели и мог немного пройтись по комнате.
Тареа позволил допускать к нему посетителей; у больного постоянно сидело несколько человек, чаще всех главнокомандующий и граф де Меренвиль; Марта была недовольна этими постоянными посещениями, но не могла им помешать; она сожалела о первых днях болезни Сурикэ, которые они проводили с глазу на глаз, тогда никто им не мешал открывать друг другу сердце, и время проходило в сладких признаниях. Дело в том, что теперь между ними более не было недоразумений: в лихорадочном бреду молодой человек высказал тайну, которую так долго скрывал. С тех пор они стали жить только друг для друга; кроме их любви, для них ничего и никого не существовало.
Во все времена и на всем земном шаре влюбленные неудержимо предавались и предаются мечтам; поэтому и наша парочка строила множество воздушных замков, на которые стоило дунуть, чтобы они рассыпались, но они ни о чем не думали, ничем не тревожились, все им улыбалось, ведь они любили друг друга! Что на это ответить? Ничего.
Через неделю Сурикэ совершенно оправился от ран и мог бы возобновить свои странствования по саваннам, но Марта попросила его поберечься еще несколько дней и, конечно, ему и в голову не пришло отказать ей; согласие само слетело у него с губ без того, чтобы сознание принимало в этом какое-нибудь участие.
Не говорит ли это решительно в пользу того, что человеческими действиями управляет не ум, а сердце, так как всюду, где замешивается чувство, сердце действует, не ожидая решения мысли.
Вечером того дня, когда Сурикэ дал Марте обещание остаться еще несколько дней на положении выздоравливающего, при нем дежурил или, скорее, с ним беседовал Мрачный Взгляд.
Марта с час тому назад ушла спать. Друзья уже переменили не один предмет разговора, и наконец весь материал, служивший им для обмена мыслей, истощился. Шарль Лебо был очень весел и оживлен.
— Кстати, как говорит наш главнокомандующий, он передал вам письмо вашего отца, которое, кажется, чуть было не затерялось?
— Передал.
— Вы его прочли?
— Нет еще; сознаюсь откровенно, что о нем забыл; мне так много приходится думать о более важных предметах.
— Так; но вам все-таки следует его прочесть.
— Это правда, но когда? Мне все некогда.
— Кажется, в данную минуту вы свободны.