— Позвольте вам заметить, что я ровно ничего у вас не спрашиваю, я прибавлю даже, что не расположена вовсе к роли поверенной.

— Ну вот, вы теперь и рассердились!

— Я? Нисколько!

— Да, да, рассердились, баронесса, я очень хорошо это вижу.

— Поступайте, как хотите, но помните, что я ничего от вас не требовала.

— Это решено и подписано, баронесса. Но вы говорили, что едете для свидания с первым министром и он представит вас его величеству королю.

— Я еду прямо в Версаль, это правда, любезный господин Жейер.

— Вот в том-то и дело.

— Какое дело?

— Я не так выразился. Это причина и есть, почему ядолжен все вам высказать.

— А! Почему же?

— Потому, баронесса, что король и граф Бисмарк…

— Взбешены на вас?

— Нет, на генералов, которые командуют войсками в Лотарингии и Эльзасе.

— За что, спрашивается?

— Видите ли, баронесса, генералы эти обвиняются королем и его министром в вялости и бездействии относительно вольных стрелков, которые опустошают край, им ставится в укор, что, располагая значительными силами, эти начальники ее умели избавить страну от такого бича.

— Говоря по правде, это странно.

— Несколько дней назад из Версаля пришло строжайшее предписание покончить с негодяями, какими бы средствами ни было.

— Какими бы ни было?

— Да, эти слова стоят в депеше, а между тем все отряды, разбросанные до сих пор в горах, по-видимому, соединились в один и выбрали себе одного главного начальника.

— Известно ли вам имя его?

— Разумеется, баронесса, к тому же я знаю его лично, да и вы также, потому что были у него в плену.

— Я? Как его зовут?

— Мишель Гартман. Это бывший батальонный командир зуавов, черт сущий, в которого головорезы, отдавшиеся под его команду, веруют как в Бога. И делает он с ними чудеса! До сих пор он разбивал все войска, которые посылались против него.

При имени Мишеля Гартмана баронесса слегка покраснела, но эта мимолетная краска мгновенно исчезла.

— Я все не пойму, в чем могу вам быть полезна, любезный господин Жейер.

— Постойте, постойте, баронесса, — с живостью перебил он, — вы понимаете, что подобное положение длиться не может. Плохо вооруженные мужики не в силах долго противиться регулярному, непобедимому войску. Все меры приняты, чтоб тайно окружить вольных стрелков как бы громадной сетью. И в их числе мы имеем агентов, на которых можем полагаться и присутствия которых в их рядах они не подозревают. Мы извещены о малейших их движениях. Теперь они принимают меры для отступления в эту сторону, и их не тревожат, чтоб они считали себя в безопасности. Но в эту именно минуту, когда они вообразят, что ушли от нас, мы захватим их почти без боя. Повторяю, все меры приняты, и меры хорошие. Завтра вечером я должен видеться с Поблеско в окрестностях Жироманьи.

— Так Поблеско замешан в этом деле?

— Он всем и управляет, он придумал план чрезвычайно замысловатый, я должен сознаться, а главное, чрезвычайно простой.

— Какой же это план?

— Вот, видите ли, баронесса, я знаю только общее, подробности Поблеско не выдаст никому, а вам известно, умеет ли он молчать. Быть может, я кое-что угадал.

— Кое-что?

— Но открыть этого не могу, — продолжал он, сделав вид, будто не слышал восклицания баронессы.

— Даже мне? — спросила она не без намерения.

— Гм! Это дело щекотливое.

— Так я не настаиваю, — сухо возразила она, — какое мне дело до этого, только я рада удостовериться еще раз, как велико ваше доверие ко мне.

— О! Баронесса, я верю вам, как самому себе…

— Но, — перебила она насмешливо, — справедливо думаете, что хранить тайну еще лучше. Бросим этот разговор, любезный господин Жейер, и я знаю, что мне, по приезде в Версаль, следует ответить графу Бисмарку, когда он станет расспрашивать меня о знаменитых альтенгеймских вольных стрелках, которых не может истребить целое войско, несмотря на ваше содействие и распоряжение Поблеско, этого тонкого и хитрого дипломата.

— Вы меня истинно приводите в отчаяние, баронесса. Бог мне свидетель, что я желаю сообщить вам все сведения, потому что ваше удостоверение было бы в высшей степени драгоценно, но я не знаю, как быть.

— Кто вас просит? Интересовалась я этими подробностями для вашей же пользы. Надеюсь, вы понимаете, что для меня все это не имеет почти никакого значения.

— Знаю как нельзя лучше, баронесса, но, несмотря на сильное мое желание удовлетворить вас, то, что я угадал или полагаю, что угадал, основано на таких неопределенных данных, что я не вижу, каким способом мне сделать это понятным для вас.

— Уж не шарада ли это? — вскричала со смехом баронесса.

— Не смейтесь, баронесса, вы ближе к истине, чем полагаете. Приблизительно это так и есть.

— Вы шутите.

— Нисколько, клянусь вам.

— Так кто мешает вам предложить мне разгадать эту загадку? Пожалуй, мне и удастся.

— Я приискиваю слова, баронесса. Подумайте, что мне надо объяснить вам то, чего я сам хорошенько не понимаю.

— Уж будто бы?

— Клянусь честью, баронесса. Вы знаете по опыту, как скуп Поблеско на слова и как маскирует в куче околичностей то немногое, что заблагорассудит выдать своим помощникам о планах, им задуманных и успеху которых эти же помощники должны содействовать. Теперь он был таинственнее, чем когда-либо; план, о котором идет речь, чуть, что не двойной.

— Двойной, это что значит?

— Да то, баронесса, что Поблеско трудится в одно и то же время и для короля, и для себя.

— То есть?

— То есть что он смертельно ненавидит не только Мишеля Гартмана, сыгравшего, впрочем, и со мною, и с ним штуку возмутительную, как я докладывал вам…

— Вы мне ни слова не говорили о Поблеско, но все равно, продолжайте, любезный господин Жейер, — перебила баронесса, глаза которой сверкали как молнии, несмотря на ее усилия владеть собою.

— Итак, Поблеско одинаково возненавидел все семейство Гартман и поклялся отмстить ему жестоким образом. Потому-то план его и двойной: он хочет отплатить как альтенгеймским вольным стрелкам, так и…

— Семейству Гартман, — перебила баронесса.

— Совершенно справедливо. И вы можете заключить из этого, с какою осторожностью он должен приступать к делу, чтоб добиться успеха.

— Вполне понимаю, как и то, что, несмотря на очень умеренное сочувствие к самому Поблеско, вы, не колеблясь, оказываете ему усердное содействие, имея в виду и собственную месть. Меня наиболее удивляет недостаток доверия к вам с его стороны.

— Ваше замечание вполне справедливо, баронесса. Такое обращение Поблеско, тогда как он знает, что сделал со мною Мишель Гартман, удивляет меня не менее вашего. Потому-то, оскорбленный в моем самолюбии обидным недоверием человека, который не что иное и быть ничем иным не может, как моим сообщником, я приложил все старание, чтоб открыть тайну, которую он упорно от меня скрывает, и если я не успел еще вполне угадать искусно, правда, задуманный им план, все, от вывода к выводу, я узнал столько, что вскоре добьюсь и полного уразумения. Тогда-то я докажу ему, что не так легко, как полагает он, сделать из человека, подобного мне, простое орудие.

— Прекрасно рассудили, любезный господин Жейер, я нахожу, что вы дадите Поблеско остроумный урок, в котором, будь, сказано между нами, он сильно нуждается.

— Я горжусь вашим одобрением, баронесса. Однако после предварительного объяснения этого, я приступаю к шараде.

— Хорошо, говорите, я слушаю во все уши. Знаете ли, — прибавила она, смеясь, — вы теперь несколько напоминаете древнего Сфинкса, который на дороге к Фивам задавал путешественникам загадки. Занесите же надо мной лапу, грозный Сфинкс, и вещайте; я вся превращаюсь в слух и вместе с тем уповаю на ваше милосердие, что, если я не разгадаю задачи, вы не скушаете меня, как имел обыкновение делать вышереченный Сфинкс, не сбросите меня в какую-нибудь пропасть.

— Успокойтесь, баронесса, я не способен на такие чудовищные поступки с вами, — любезно возразил банкир.