— Пожалуй, и было бы средство узнать положительно, что о нем думать.

— Какое?

— Пойти за сведениями в Кольмар.

— Гм! Средство опасное.

— Это, правда, но дело стоит того, мне кажется.

— Однако, ведь это рисковать быть расстрелянным!

— Ба! Двум смертям не бывать, одной не миновать. Если хотите, господин Мишель, я пойду.

— Вы?

— Я, и немедленно. В Кольмаре меня знают, и остерегаться не станут, да и я буду осмотрителен. Положитесь на мое слово, я доставлю вам самые верные сведения.

— Пусть так, но игра крупная, а стоит ли еще свеч?

— Ну вот, точно пруссаки хитрее в Кольмаре, чем они были в Страсбурге! Ничего они не поймут, только глазами похлопают. Без риска ничего не добудешь. Мне сдается, сам не знаю почему, что я открою там прелюбопытные и назидательные вещи; отпустите меня, господин Мишель, прошу вас.

— Надо обдумать это, любезный друг, мне вовсе нет охоты лишиться вас, я так дорожу вами.

— Вы очень добры, господин Мишель, и поверьте, я благодарен вам. За вас я готов в огонь и воду, однако, теперь не о том речь. Пустите меня в Кольмар, даю вам слово, что я буду, осторожен и со мною ничего не случится, а вы увидите, какую пользу принесет мое путешествие.

— Верно, но…

— Полноте, господин Мишель, не возражайте более, ведь дело уже решено, — сказал Оборотень, вставая. — Я иду сейчас же, чтобы скорее вернуться. Завтра в течение дня или к вечеру вы увидите меня опять.

— Идите же, раз непременно хотите этого, но помните, что во все время вашего отсутствия я места себе не найду.

— Я дал вам слово, что со мною не случится несчастья, — возразил Оборотень смеясь.

— Гм! Я опасаюсь противного, — сказал Мишель, качая головою, — но уж если так надо, то отправляйтесь. Главное, чтобы никто не проведал про ваше отсутствие, не пророните ни слова живой душе о том, что намерены делать, тайна, как вам известно, половина успеха.

— Я пойду руки в карманах и ни на кого не глядя. До свидания завтра, господин Мишель.

И, поклонившись командиру, контрабандист вышел из комнаты, затворил за собою дверь и пятью минутами позднее уже спускался с горы по обледенелой тропинке.

Оставшись один, Мишель погрузился в свои мысли.

Когда вестовой доложил ему, что обед подан, он прошел в столовую, где уже собрались все, и дамы, и офицеры, ждали только его, чтобы сесть за стол.

И Дессау находился тут же. Мишель представил банкира присутствующим и посадил его напротив себя между Людвигом и Отто фон Валькфельдом.

Против всякого ожидания, обед был очень весел.

Беспечность одна из выдающихся черт военного.

Он не думает об опасности, пока не вступит с нею в ожесточенную борьбу. Не помышляя о будущем, он спешит пользоваться всеми случаями повеселиться, которые предоставляет ему судьба. А кто знает, что готовит ему следующий день?

Дессау выказал себя человеком светским во всем смысле слова; его любезность, остроумие без язвительности, добродушие, неизменная веселость приобрели ему общее расположение. Дамы почти тотчас поддались очарованию. К концу обеда банкир уже ни для кого не был чужим, все считали его чуть не другом; один Мишель, хотя не выказывал этого, а, напротив, был изысканно вежлив и очень весел, в глубине души хранил затаенную мысль.

Дамы ушли скоро в занимаемое ими общее помещение, чтобы мужчины могли курить и разговаривать на свободе.

Тогда разговор завязался общий и чрезвычайно оживленный, не выходя, однако, из границ самого строгого приличия.

Спросили Мишеля, долго ли простоят они в деревне, на что тот ответил, что имеет намерение не оставлять этой позиции еще дня два, так как она не только совмещает все желаемые условия безопасности, но еще дает волонтерам возможность оправиться от усталости, собраться с силами и быть в состоянии, если потребуют того обстоятельства, достойно исполнить свой долг. Разумеется, все одобряли это решение, которое должно было благодетельно повлиять на дух отряда, с самого начала отступления вынесшего столько утомления, сражавшегося почти каждый день, и все это без жалоб, с полным самоотвержением и неслыханной преданностью.

— Только я прошу господ офицеров, — заключил Мишель с особенным ударением на последние слова, — внушить солдатам, чтоб они отнюдь не выходили из лагеря, хотя бы для прогулки. Отданы самые строгие приказания, и кто нарушит их, будет убит на месте, так как часовым предписано стрелять в кого бы то ни было, мужчину, женщину или ребенка, если б попытались пренебречь этим предписанием. Мы не должны подвергаться вторично такой измене, какой чуть не сделались жертвою.

После этого предостережения разговор принял другой оборот и продолжался до поздней ночи.

Дессау получил разрешение поставить тележку свою на площади, где и приютил ее под навесом. Итак, ему стоило только сделать несколько шагов, чтоб вернуться к себе, то есть в свой экипаж.

Следующий день не был потерян для вольных стрелков, они воспользовались им, чтоб исправить всякого рода повреждения в их оружии и одежде. Добрые люди понимали, что это последняя их стоянка в милых родных горах. Грустные, но твердые духом, они усердно готовились оставить их.

Мишель был единодушно избран главным начальником вольных стрелков; два другие командира настоятельно требовали этого, чтобы в настоящих критических обстоятельствах придать распоряжениям более единства.

Молодой офицер исполнял тяжелую обязанность, принятую им на себя для общей пользы, с самоотвержением выше всех похвал, не пренебрегая мельчайшими подробностями, чтобы, насколько возможно, ограждать вверенных ему людей от лишений и напрасно не мучить их.

Одни раненые озабочивали командира, хотя эти бедняги окружены были самым заботливым уходом, и раны их тщательно перевязывались поступившими в отряд четырьмя студентами медицины. Однако, несмотря на старания Люсьена Гартмана и товарищей его, некоторые из тяжело раненных не вынесли утомительных переходов при поспешном отступлении в зимнюю пору, под дождем и снегом, ничем, не будучи ограждены от бурь и непогод, в телегах, где едва прикрыты были верхом из смоленого холста, а между тем не оказывалось средства изменить чем-либо это печальное положение вещей.

В совете зашла речь о том, чтобы оставить раненых в деревне, и, предупредив прусские власти, доверить несчастных их состраданию. Но всем было известно варварство, или, лучше сказать, холодная и систематическая жестокость немцев к французским раненым, жестокость, которой они дали столько страшных доказательств и которая останется неизгладимым пятном на их чести. Едва Мишель сообщил это предложение раненым, как те объявили в один голос, что хотя бы им предстояло погибнуть всем до единого во время последнего трудного пути до места, где они, наконец, избавятся от преследований неприятеля, все-таки они скорее готовы делить тягости отступления с товарищами, чем доверить себя людям, которые радоваться будут их страданиям и усилят их, не то, что облегчат.

Ввиду этого протеста всякое колебание должно было прекратиться. Итак, к удовольствию раненых, решили, что они по-прежнему останутся при отступающем отряде и что примут все меры, дабы перевезти их сколько-нибудь удобно.

Благодаря кипучей деятельности Мишеля в несколько часов лагерь укреплен был так надежно, как будто ему суждено оставаться тут целые месяцы. Все пришло в стройный порядок, и служба исправлялась с удивительной точностью. Поставили караулы, дабы предупредить нападение врасплох. К тому же при входе каждой улицы навалили срубленные деревья, и эти преграды одни могли устоять против внезапного натиска.

Все распределено было так разумно, что, не входя в деревню, никто не заподозрил бы там присутствия нескольких сот человек.

Съестных припасов было вдоволь, и волонтеры, в тепле и сытые, а ночью под крышей и на свежей соломе, очень были довольны своим положением и быстро собирались с силами.