И он в свою очередь вышел на улицу. Уходя из своего дома, Гартман не запер ни одной двери, он оставил все ключи в замках. Действительно, к чему было и запирать? Разве пруссаки задумались бы взломать двери или разбить мебель?

Едва Оборотень сделал несколько шагов вдоль улицы, как быстро откинулся назад и почти плашмя припал к земле за грудою обломков.

Он вдруг заметил идущего к нему навстречу человека, закутанного в большой плотный плащ, впереди него шел солдат с зажженным факелом, а сзади следовали еще двое, вероятно, служившие ему охраной.

Человека этого контрабандист узнал с первого взгляда, несмотря на его старания закрыть лицо.

Это был Поблеско.

Проходя мимо темного и безмолвного дома Гартмана, он приостановился и, по-видимому, поглядел на него внимательно, а потом пошел дальше, Пробормотав несколько слов, которых Оборотень не расслышал.

Поблеско отпер дверь своего дома, поблагодарил солдат, которым дал мелочи, вошел к себе и затворил за собою дверь.

Солдаты пошли обратно, разговаривая между собою и деля полученные деньги.

Оборотень не трогался с места и дал им пройти, но когда они скрылись из виду за углом, он встал на ноги, прошел через улицу и притаился против самого дома Поблеско.

Огонь виднелся в окне, надо полагать, спальни. Несколько раз он переменял место и минут через двадцать погас, погрузив все во мрак.

Поблеско лег спать.

— Доброй ночи! — сказал Оборотень, удаляясь большими шагами по направлению к предместью Пьера. — Изволь спать спокойно, мой почтеннейший, чтоб не приснилось тебе тяжелых грез! Гм! Ты воображаешь, что дело в шляпе. Какое же лицо ты скорчишь завтра, когда увидишь, что птичка улетела! Ахти мне! Как пора было господину Гартману отправиться на свежий деревенский воздух!

Беседуя таким образом сам с собою, Оборотень дошел до улицы Всех Святых, в которую и свернул, не замедляя шага.

Миновав около половины улицы, контрабандист остановился и пытливо стал озираться вокруг, чтоб удостовериться, действительно ли он один.

Успокоенный мертвою тишиной, он сделал еще несколько шагов и очутился у низенькой двери. Она отворилась без малейшего шума, едва он толкнул ее, и Оборотень бесстрашно углубился в темный коридор, выходивший на узкий двор, которого он вскоре и достиг. Там он взял немного влево, вынул из-за пазухи глухой фонарь, который оставил у себя, отворил дверь перед собою и вошел в комнату, где не было ровно никакой мебели, но три человека спали на соломе мертвым сном.

Оборотень тщательно затворил за собою дверь, поставил на пол фонарь и подошел к спящим, которых стал трясти изо всей силы.

В несколько мгновений три спавшие человека были на ногах, зевая и потягиваясь, но, не выражая ни малейшего неудовольствия на бесцеремонность, с которой прервали их сладкий сон.

Эти три человека наши старые знакомые: Шакал, Влюбчивый и Карл Брюнер.

— Да скоро ли вы кончите зевать и потягиваться, словно карпы, выскочившие из воды? — засмеялся Оборотень.

— Вот и кончено, не сердись, старина, — ответил Влюбчивый, — мы теперь смотрим во все глаза и настороже, как зайцы. Что делать надо?

— Скажут тебе сейчас, любопытный. А ты, Карл, исполнил то, в чем мы с тобою условились?

— Точно я не знаю, какую встряску вы иначе задали бы мне! — вскричал молодой человек смеясь.

— Это вероятно, малый, итак, говори, что следует, да скорее, нам нельзя времени терять на разглагольствования. Валяй!

— Все в том же виде, как я оставил по приказанию барыни, когда мы выезжали из Страсбурга. С этой стороны помехи нет, дорога открыта, и мы войдем словно к себе домой, но…

— Ах, черт возьми! Тут, но есть.

— Что вы говорите, Оборотень?

— Ничего, продолжайте.

— Душой бы рад, да с толку сбился теперь. Что бишь я говорил?

— Ты сказал но.

— Да, да, знаю! Но дом не пуст, как мы полагали.

— Ах ты, черт! Кто же там живет?

— Прусский полковник, ни более, ни менее!

— У молодца губа не дура! Один он?

— Нет, у него трое слуг.

— И более никого?

— Есть еще молодой офицер, он служит ему секретарем и спит в комнате возле его спальни.

— Ладно! А полковник где спит?

— В собственной спальне графини и в ее кровати, вообразите!

— Воображаю, разве пруссаки теперь не у себя в Страсбурге? Зачем им стесняться?

— Все равно, уж чересчур это своевольно.

— Не занимайся такой мелочью, а говори, где нам-то предстоит дело.

— В спальне.

— Где спит полковник?

— Именно там.

— Гм! Вот она крапива-то. Ну, была, не была! Можешь ты провести нас в эту спальню?

— Это очень легко, никто не увидит нас и не услышит.

— Того-то нам и надо.

— Я к вашим услугам.

— Постой минутку. Где спят слуги?

— Один на конюшне.

— А другие два?

— В туалетной, смежной с спальней, чтоб тотчас явиться на зов господина.

— Вот тебе и на! Дом-то сущий капкан. Какие трусы эти пруссаки!

— Это не трусость, а скорее осторожность.

— Мне наплевать что, одно для меня ясно — возложенное на меня поручение, которое я принял, основываясь на твоих уверениях в успехе, просто неисполнимо.

— Полноте! — вскричал Карл Брюнер смеясь. — Ведь я вам говорю, что отвечаю за все.

— А я, малый, после твоих сведений ровно ни за что не отвечаю.

— Вот видите, друг любезный, — продолжал Карл Брюнер с лукавою улыбкой, — Господь, положим, создал пруссаков подозрительными, но Он же их сделал и пьяницами, один порок уничтожает другой. Понимаете?

— Что тут поймешь?

— А я понимаю.

— С чем и поздравляю тебя. Но довольно болтовни. Когда ничего здесь не поделаешь, то лучше вернуться в наш стан у Дуба Высокого Барона.

— Постойте, дружище.

— Чего тут стоять-то?

— Выслушайте меня хорошенько. Сегодня вечером, пока товарищи спали, а вы были не знаю где, я прокрался в дом.

— Ага!

— Самолично хотелось удостовериться в положении вещей и в трудностях нашего предприятия. Дом оказался пуст, и я воспользовался этим… отпер двери.

— Эхе-хе! Уж не ошибся ли я, чего доброго, на твой счет, молодец? Неужто ты менее глуп, чем я полагал?

— Пожалуй, что и так.

Оба посмотрели друг другу в глаза и захохотали.

— Черт возьми! — вскричал Оборотень. — Я не отступлюсь от сказанного. Что вы об этом думаете, товарищи? Попытаться?

— Взялись, так и попытаемся, — ответил Влюбчивый. — Двух смертей не бывает, а одной не миновать.

— Мне сдается, что мы похохочем, — подтвердил Шакал.

— Когда и вы согласны, то идем, — решил Оборотень.

Он поднял фонарь и взялся, было за ручку двери.

— Не тем путем! — с живостью вскричал Карл Брюнер. — Напротив, заприте дверь на все запоры.

Он отодвинул в сторону солому, брошенную на пол, и открыл вход в подполье.

— Вот наша дорога, — сказал он, — предоставьте это дело мне, и все будет отлично.

Дверь заложили накрепко, потом Карл Брюнер при помощи Шакала и Влюбчивого поднял крышку люка, и под нею оказались первые ступени каменной лестницы.

По знаку Карла Брюнера Оборотень спустился первым, чтобы освещать дорогу, Влюбчивый и Шакал последовали за ним, а последним был Карл, который тщательно закрыл за собою люк.