— И вдруг я очутился на перекрестке двух дорог, правая сокращала мой путь на целые сутки, левая же замедляла его. Я, конечно, хотел взять вправо, чтобы поскорей доехать до вас, но моя лошадь, — вы ведь знаете, какое это умное животное, — заупрямилась и употребила все силы, чтобы пойти по левой дорожке; в то же время какой-то внутренний голос — верно, это было предчувствие — заставил меня повиноваться моему Негро. Я перестал его сдерживать, и мы поехали по левой тропинке. Вскоре я заметил в кустах людей и блеск их оружия; но они не тронули меня. Однако это обстоятельство начало меня беспокоить; я догадывался, что должна произойти битва, но не знал, с кем. Результат сражения, помимо моей воли, очень интересовал меня; а потому, вместо того, чтобы продолжать свой путь, я выехал в этот лес и остановился здесь. Остальное вам известно, сеньорита. Итак, ваше любопытство должно быть удовлетворено. Теперь за вами очередь рассказать мне обо всем, если вы не против.

— Нисколько, сеньор. Мой отец, по неизвестным мне причинам, возвратившись из своего путешествия в Мексику, нашел, что нам с мамой небезопасно оставаться в Пальмаре, велел наскоро собираться — и мы все под многочисленной охраной отправились в Охо-де-Агуа, которую он приобрел недавно; отец уверяет, что эта асиенда прекрасно укреплена, и мы в ней можем быть совершенно спокойны.

— Как! Вы отправлялись в Охо-де-Агуа, когда…

— Да.

— Здесь виден перст Божий!

— Может быть! — сказала она в раздумье.

— И вы не знаете мотивов?

— Решительно ничего не знаю, только, судя по разговорам, которые мне приходилось слышать, я поняла, что между отцом и доном Мануэлем де Линаресом существует старинная вражда, которая в настоящее время особенно обострилась; что мой отец, получив назначение губернатора штата Сонора, решил, наконец, покончить со своим врагом. А чтобы действовать на свободе и оградить нас от опасности, он и хотел переселить нас с матерью в другое место.

— Все это, вероятно, и есть так, как вы говорите. Но странно, что с некоторого времени индейцы что-то волнуются; большой союз папаго вооружает всех своих воинов; скоро на границе разразится война; и почем знать, не играют ли индейцы роль в той ссоре, о которой вы говорите?

— Это было бы ужасно, хотя весьма вероятно, что индейцы замешаны здесь.

В эту минуту в кустах послышался легкий шум. Дон Руис, не перестававший быть настороже, приложил палец ко рту, как бы подавая знак к молчанию, и стал прислушиваться.

Затем он встал, тихонько подошел к Негро, снял аркан, висевший на его седле, и успокоив жестом молодую девушку, скрылся в густой зелени с той стороны, откуда доносился шум. Донья Хесус, не успевшая еще оправится от первого испуга, задрожала от страха, устремив неподвижный взгляд на кусты, за которыми скрылся молодой человек, и ожидая, что вот-вот кусты раскроются, и на нее набросится или дикий зверь, или, что еще хуже, краснокожий индеец, отвратительное лицо которого наводило на нее ужас.

Но вдруг ей послышалось, что кто-то борется, и тотчас же вслед за этим из-за кустов показался дон Руис верхом на прекрасной лошади, в полной упряжи.

Он соскочил на землю, привязал лошадь к дереву и поспешил успокоить девушку.

— Простите, сеньорита, что я совсем невольно причинил вам такую тревогу. Но я не мог упустить благоприятного момента, посланного нам самим Провидением. Вы видите, мне удалось завладеть этой лошадью, она очень пригодится для того долгого пути, который предстоит нам!

— Обо всем-то вы подумаете, дон Руис, — ласково проговорила девушка, — право, я даже не знаю, как мне благодарить вас!

— О вашей благодарности ко мне не может быть речи, сеньорита!

— Я вам обязана жизнью, дон Руис. Скоро же буду обязана еще большим, — сказала она с чувством, — счастьем быть возвращенной моим родителям! Они теперь оплакивают меня, думая, что я во власти негодяев! О, когда же я увижу их?!

— Будьте спокойны, сеньорита! Не более как через два часа.

— Значит, мы едем?

— Сию минуту, сеньорита, если желаете.

— О! Еще бы, дон Руис!

Молодой человек вздохнул, — он был так счастлив в эти минуты, — но стал собираться; через пять минут все уже было готово. Приподняв донью Хесус, он помог ей сесть на пойманную лошадь, сам же вскочил на своего Негро, и вскоре они оба исчезли в густом лесу.

— Я навсегда сохраню в своем сердце воспоминание об этом дне, когда я была так счастлива и в то же время в таком отчаянии! — сказала молодая девушка охотнику, одарив его своим чарующим взглядом.

— Да благословит вас Бог за эти слова, сеньорита! — ответил он, подавляя вздох.

Прежде чем выехать из лесу на равнину, дон Руис опередил донью Хесус, чтобы удостовериться в безопасности.

Через минуту они оба остановились.

— Я вижу, — сказал он, — группу всадников около ущелья; но они очень далеко, не могу узнать их.

— Вдруг это индейцы или бандиты? — пробормотала донья Хесус в волнении.

— Надеюсь, ни те, ни другие, хотя положительного ничего не могу сказать.

— Господи, что же делать?

— Притаиться и ждать. Тогда мы узнаем, что это за люди и куда они направляются.

— Будем ждать, нечего делать, увы!

— Мужайтесь, сеньорита, разве я не около вас? К тому же, сейчас мы узнаем, друзья это, или враги.

— Помоги нам Бог! — проговорила она в испуге.

— Может быть, они ищут вас; стойте смирно, не шевелитесь, я пойду рассмотреть их, мне кажется, что это друзья.

— Хоть бы вы угадали, дон Руис!

— Вам уже известно, что мои предчувствия не обманывают меня! — заметил он с улыбкой.

— Но только не уходите далеко от меня, я тут одна умру со страху.

— Через пять минуть я вернусь, не бойтесь.

Молодой человек удалился, а донья Хесус замерла в ожидании, считая минуты и секунды и вздрагивая при малейшем шорохе, раздававшемся из кустов.

Хотя дон Торрибио изнемогал от усталости и измучился от непрерывных волнений в своих поисках, окончившихся столь блестящим успехом, сон его был лихорадочный, так что когда он проснулся около восьми часов утра, то почувствовал себя еще более разбитым, чем накануне.

Первым делом он зашел в соседнюю комнату; она была пуста. Лукас Мендес встал на два часа раньше своего хозяина, но уходя, оставил на столе лист бумаги, на которой написал крупными буквами:

«Не выходите ни за что до моего возвращения».

— Хорошо, — сказал молодой человек, прочтя бумагу и отбросив ее на стол, — буду ждать!

Он оглядел комнату и, заметив на полках книги, взял одну из них, раскрыл ее и закурил папиросу.

Это был том Корнеля, конечно, на французском языке; но дон Торрибио владел им, как парижанин; к тому же, Корнель был одним из любимых его поэтов.

Отыскав Сида, он углубился в чтение стихов, хорошо известных ему, но тем не менее не утерявших для него своей прелести, и не заметил, как прошел целый час; дверь раскрылась и вошел Лукас Мендес.

Старик был мрачен; он казался грустным и чем-то расстроенным; но когда его взгляд упал на молодого человека, он улыбнулся и, почтительно поклонившись ему, сказал:

— Вот и я, к вашим услугам, ваша милость.

— Наконец-то, — ответил дон Торрибио, закрывая книгу, — ая уже стал отчаиваться увидеть вас.

— Извините, что я так запоздал, ваша милость; но у меня сегодня утром было слишком много дел, теперь же я свободен.

— Вы переговорили с доньей Сантой?

— Да, ваша милость, она ждет вас.

— Viva Dios! И вы мне ничего не говорите! Ведите же меня к ней скорее, прошу вас!

— Путь недалек, идите за мной.

Они вступили в коридор, по которому шли минут десять, потом Лукас Мендес остановился.

— Мы пришли! — сказал он.

— Так открывайте.

Старик положил уже руку на пружину, но вдруг остановился.

— Что же вы? — спросил нетерпеливо молодой человек, — открывайте же, во имя всего святого!