Простившись с Джорджем Клинтоном, Сэмюэль Диксон, не заезжая домой, повернул прямо к брату, сильно любопытствуя узнать, что за экстренные причины потребовали его немедленного присутствия в колонии. Солнце стояло высоко, когда Сэмюэль подъехал к его дому, и первый, кого он встретил, был его брат, который ехал ему навстречу на своем любимом коне и с винтовкой в руках.

— Поторопись же, любезный брат, — сказал Джонатан в веселом расположении духа, крепко пожимая ему руку, — мне так хотелось тебя видеть, что у меня не хватило терпения, и если бы я не встретил тебя по дороге, то проехался бы к тебе домой.

— Надеюсь, что у тебя нет никаких неприятностей? — спросил Сэмюэль.

— Совершенно никаких, Сэм; климат здесь такой чудесный, что, как ты сам видишь, и люди, и скот наслаждаются цветущим здоровьем.

— Тем лучше, а то твое неожиданное приглашение порядком меня напугало. Теперь же я совсем успокоился.

— И прекрасно. Неужели же ты не на шутку встревожился? Видно, шалунья Диана что-нибудь наговорила тебе? Но отчего ты так запоздал?

— Оттого, что надо было кончить одно довольно серьезное дело, и, кроме того, я никак не думал, что мое присутствие будет столь желательно.

— А вот ты и ошибся. Но, словом, ты здесь, и все хорошо, хотя, признаюсь, мне было бы приятно увидеться с тобой пораньше; тогда мы оба не потеряли бы понапрасну времени, а, как тебе известно, время — деньги.

— Ты совершенно прав, Джонатан. Ну вот, наконец я здесь и слушаю тебя. В чем дело?

— Дело важное, и мне хотелось бы знать о нем твое мнение. Ведь ты мудрец в нашем семействе.

— Нечего сказать, славный мудрец, который кончает всегда тем, что тащится по следам глупостей, которые взбредут в голову старшего брата, — возразил Сэмюэль, смеясь.

— В твоих словах есть доля правды, но, несмотря на это, из десяти раз по крайней мере девять ты бываешь прав.

— Вот как! Ты сам сознаешься в этом, значит, все идет хорошо.

— А отчего бы и не сознаться, если это справедливо? Разве я не сознаю, что рассуждаешь ты, как мудрец, а если действуешь часто, как глупец, то это происходит только от твоей глубокой привязанности ко мне. Поздно, брат, неблагодарным я никогда не был, а люблю тебя искренно и сильно, в чем ты сомневаться не можешь.

— Я никогда и не сомневался в твоей любви, Джонатан, только теперь, признаюсь, ты навел на меня неописуемый страх.

— Это отчего, Сэм? — спросил Джонатан, покатившись со смеху.

— А оттого, что каждый раз, как ты заговариваешь таким языком, как теперь, это служит мне предвестником чего-то неладного; уж, наверно, какая-нибудь ахинея или дьявольское наваждение взбрели тебе на ум.

— Ну, Сэм, тебя трудно провести; признаюсь, ты мастер пронюхать дело.

— А что, брат, видно, я метко попал в цель?

— Не отрицаю, однако тут много можно было бы сказать и за и против.

— В таком случае не скрывайся и высказывай скорее новую дурь, которая залезла тебе в голову; скорее облегчи душу.

— Только не сейчас. Вот мы и дома. Теперь настала пора обедать, а как отобедаем, тогда и потолкуем.

— Наедине, с глазу на глаз?

— Нет, брат, в этом деле общий интерес; мы потолкуем за бутылкой вина по окончании обеда.

— Воля твоя, только опять не скрою, что ты наводишь на меня ужасный страх.

— Какой же ты трус, Сэм! Я и не знал этого греха за тобой.

— Трус или мудрец, на каком же прозвище ты остановишься, Джонатан? — возразил Сэмюэль, покачивая головой с озабоченным видом.

— Да ведь это все равно, — ответил старший брат со смехом.

Подъехав к дому, оба брата сошли с лошадей и, передав их на попечение слуг, вошли в приемную в сопровождении Дардара, встретившего их с радостным лаем.

Миссис Диксон с дочерью сидели у камина, но, увидев братьев, подошли к ним с дружескими приветствиями.

— Вот я и притащил его наконец! — воскликнул Джонатан, кладя на решетку камина то одну, то другую ногу. — А каких трудов мне это стоило! Побрани-ка его, Сюзанна.

— Что же вы так замешкались, братец? Мой муж ждал вас с таким нетерпением.

— Гм! Видно, у него в голове опять забурлило, так ему хочется поскорее через меня дать законную силу новой чепухе.

— Ну, с чего вы это вздумали, Сэмюэль?

— Да сами увидите… Здравствуй, милая крошка, — продолжал он, целуя свою племянницу, нежно ластившуюся к нему. — Ну, вот я и с вами!

— Так сядем же за стол! — воскликнул Джонатан. — Впрочем, готов ли обед?

— Давно; только вас и ждем. Мы будем обедать, когда ты прикажешь.

Все перешли в столовую; тут стоял огромнейший стол, вокруг которого расположились хозяева и слуги, всего около тридцати человек, мужчин, женщин и детей, собиравшихся каждый день в эту пору за общий стол.

Джонатан Диксон, занимая первое место между братом и страшим сыном, хозяйничал. Около них сидела миссис Диксон с дочерью и другими сыновьями. Затем следовали слуги, рассевшись по старшинству своих обязанностей и длительности пребывания на службе у переселенца.

Джонатан пил и ел в колоссальных размерах, как человек сильно проголодавшийся после усиленной работы. Огромные груды мяса и овощей, которые он накладывал в свою тарелку, поглощались им с неимоверной быстротой.

Предаваясь жевательной, весьма важной для него деятельности, он ни на минуту не выпускал нити разговора, плотно ел, славно пил, без умолку болтал и хохотал так весело, что брат Сэмюэль, слишком хорошо знакомый со всеми его повадками, невольно думал про себя, что такая веселость ненатуральна и скрывает что-то неладное.

Нехорошо стало у него на душе; притворная веселость брата всегда предвещала нешуточное дело, и потому ему не елось и не пилось. На все вопросы брата он давал односложные ответы.

Обед прошел без особенных приключений. В известную пору слуги встали из-за стола и разошлись; в столовой осталась только семья Диксонов.

Мать с дочерью также хотели уйти, но хозяин жестом удержал их на месте и, подавая бутылку брату, сказал:

— Нам надо потолковать о деле, и потому прошу всех остаться; ваше присутствие, мои дорогие женщины, тоже необходимо.