— И ты хорошо сделаешь. Можно просто сбеситься, слушая такие дурацкие рассуждения! Ба! Горе может убить и кошку. Будем веселиться, это все-таки будет выигрыш над неприятелем… и несчастьем.
И он передал свою тыквенную бутылку Опоссуму. Последний поднес ее ко рту, но стал пить медленно и, так сказать, неохотно, потом он передал ее своему другу, покачивая головой. Два других охотника закутались в свои одеяла и, протянув ноги к огню, спали как убитые. Опоссум взглянул на них как бы для того, чтобы убедиться, что они, действительно, спят, а затем продолжал, понижая голос и наклоняясь к своему другу:
— Послушай, старина, ты напрасно играешь со мной в эту игру: меня тебе не обмануть. Твое веселье только напускное; в глубине души ты, быть может, еще грустнее и беспокойнее меня. Будь откровенен, это правда?
Могучим ударом каблука Летающий Орел отбросил в самую середину огня скатившуюся к нему головешку.
— Черт бы тебя побрал с твоими предположениями! — недовольно проворчал он.
— Откуда ты взял, что я задумался или боюсь чего-нибудь?
— Я угадываю это. Видишь ли ты, брат, когда два человека прожили десять лет бок о бок в пустыне, охотясь вместе, расставляя ловушки и воюя с краснокожими, то эти два человека, если бы они даже и захотели, не могут уже ничего скрывать друг от друга: они слишком хорошо знают один другого. У тебя есть что-то на сердце, говорю я тебе. Или ты мне уже не доверяешь? Говори, что с тобой!
Наступило молчание. Летающий Орел, казалось, боролся с глубоким волнением; наконец, ему удалось вернуть себе ту повелительную невозмутимость, которую охотники и индейцы напускают на себя при всяких обстоятельствах и, протягивая резким движением правую руку своему другу, сказал ему:
— Ну, да! это правда: у меня тоже есть кое-что. Дальше что?
— Дальше? Ничего, — отвечал Опоссум. — Я прав, вот и все, и это доставляет мне удовольствие. Ты можешь хранить твою тайну, если это тебе нравится, ну, а я имею такое же право поверять тебе мои собственные тайны.
— Нет, ты все узнаешь, потому что против воли вырываешь истину из глубины моего сердца.
— Одному гораздо тяжелее хранить тайны, — поучительно проговорил охотник,
— вдвоем обуза эта легче.
— Ты эту тайну знаешь или, лучше сказать, ты ее предчувствуешь.
— Я?
— Да, дай же мне сказать.
— Я тебя слушаю.
— Как ты уже говорил, мы вышли из торговой конторы при самых дурных условиях. Предзнаменования были против нас, и, к сожалению, это оправдалось. Ты знаешь, какие несчастья обрушились на нас дорогой: десять человек убиты, пять лошадей утонуло, голод, жажда, ураган, — словом, все, что угодно, кроме хорошего. Право, можно было бы подумать, что вся природа в заговоре против нас. Ты знаешь, какого труда стоило нам добраться сюда.
— Это правда, да и то благодаря твоей энергии и твоему глубокому знанию пустыни.
— Хорошо, пусть будет по-твоему. Ну, и вот все то, что мы пережили, — сущие пустяки в сравнении с тем, что нас ожидает.
— Э? Что ты хочешь этим сказать? Неужели у тебя есть подозрение на этот счет? На кого…
— На самого страшного врага. Мы его пока еще не видели, — перебил Летающий Орел.
— На кого же ты намекаешь?
— Черт! Ты знаешь его не хуже меня, потому что тебе не раз приходилось с ним схватываться.
— Бесследный!
— Ах! Мне нечего было его и называть. Да, Бесследный, этот проклятый канадец! Он еще не показывался, но я уверен, понимаешь ты, уверен, что он напал на наш след.
— Неужели ты думаешь, что он осмелится напасть на нас так близко от населенных местностей и в самой средине английской территории?
— Бесследный все смеет. Разве ты забыл, кто он такой и какую ненависть питает он к нашей нации, а ко мне в особенности, за что, впрочем, и я плачу ему той же монетой! Да, да!
— Я ничего не забыл. Ну, и в случае, если он на нас нападет…
— Мы пропали! — перебил его Летающий Орел глухим голосом, — пропали, да так пропали, что нельзя будет даже и думать о сопротивлении!
— Да ты с ума сошел, что ли?
— Нет, я в полном разуме, напротив. Повторяю тебе, что тогда мы пропали, и вот почему. У нас утонуло пять лошадей, не так ли?
— К несчастью, это верно; но какое это имеет значение?
— А вот какое, брат: эти лошади везли на себе все наши боевые припасы, порох и пули; теперь у нас осталось только то, что находится в наших буйволовых рогах, т. е. не более десяти выстрелов на человека… Затем мы должны были охотиться, чтобы добыть себе пищу во время путешествия, а потому порох тратился. Вот это гораздо печальнее всяких предчувствий.
— Гм! Это очень серьезно! Хотя все-таки ничего еще не доказывает, что этот проклятый канадец напал на наши следы и замышляет нападение, — сказал Опоссум, в свою очередь, стараясь держаться твердо.
— Он бродит, как волк, вокруг стоянки.
— Ты в этом уверен? Значит, он не оправдывает своего прозвища Бесследный?
— Я сам видел следы незадолго до захода солнца; эти следы оставили его спутники.
— Положение становится критическим. Что же ты думаешь делать?
— Я еще и сам не знаю; я не пришел еще ни к какому решению. А что бы ты сам стал делать на моем месте в таких обстоятельствах?
— Я стал бы защищаться! До последней капли крови!
— Я не о том спрашиваю. Неужели ты считаешь меня способным сдаться как подлый трус и отдать без борьбы весь этот товар, который нам стоило таких трудов дотащить сюда? Но тяжело людям с сердцем давать убивать себя, как телят на бойне, без надежды на отмщение.
— Это действительно тяжело, но, может быть, есть еще средство как-нибудь выбраться из этого положения.
— Какое? Говори.
— Оно опасно, и из ста шансов девяносто девять будут против нас; но у нас нет выбора.
— Довольно и того, если останется хоть один шанс.
— Ты прав. В двадцати пяти милях к западу стоит первый английский пост на границе индейских земель.
— Хорошо! А потом?
— Двадцать пять миль пробежать на хорошей лошади это — сущие пустяки, если знаешь страну. Разбуди твоих людей, увеличь с помощью нарубленных деревьев и окопов лагерные укрепления, которые, благодаря хорошо выбранному месту, почти неприступны и, если на тебя нападут, сопротивляйся до последней крайности.
