Прошло несколько минут.
Четверо беглецов, подгоняемые страхом, бежали с чрезвычайной быстротой, не обмениваясь ни одним словом.
— Вот они! — заревел дон Бернарде.
— Мы пропали! — прошептала графиня.
— Нет еще! — решительно проговорил Андрэ. — Моя пирога вон там, за этой группой каменных дубов; прыгайте в пирогу и бегите! А мы с этим человеком загородим дорогу, чтобы дать вам время бежать.
— Бегите! — добавил авантюрист, взводя курок. — Недаром же я испанец и потомок Сида.
Но, вместо того, чтобы принять эту жертву преданности, дамы остановились.
— Нет, — сказала маркиза с лихорадочною энергией, — я не побегу от этих людей, которых я презираю.
— И я тоже! — добавила графиня твердо
— Но… вы себя губите!
— Ни слова больше, Андрэ, наше решение не изменится. Мы предпочитаем лучше попасть в руки дикарей, чем бежать Бог знает куда по совершенно незнакомой стране… это будет, кроме того, бегство постыдное и унизительное!
— Но чего мы не хотим делать, то вы, мужчины, смело можете попытать — бегите оба.
— Никогда! — отвечали те, — никогда!
— Я этого хочу, я приказываю вам это, — сказала маркиза. — Бегите же!
— Честь приказывает мне ослушаться вас, сударыня, — холодно сказал Андрэ,
— я буду слушаться только голоса чести
— Извините, товарищ, — вмешался идальго, — мне кажется, что я лучше вас понимаю мысль этих дам. Бежим, если еще есть время, еще минута, и мы…
— Как! У вас хватит настолько подлости!
— Не говорите непристойных слов! Эти дамы хотят остаться, и они правы: дикари обыкновенно относятся очень вежливо к женщинам. Наше присутствие погубит их без малейшей надежды оказать им услугу позднее. Поэтому не будем терять времени и, поверьте, настанет и наш час.
— Свободные, вы, может быть, и поможете еще нам спастись.
— Тогда как если мы окажемся мертвыми, — сентенциозно добавил авантюрист,
— для пленниц не будет уже никакой надежды на спасение.
Андрэ грустно покачал головой.
— Нет, — сказал он, — бежать с ними… или умереть, защищая ее… защищая их!
— Андрэ, ваше упрямство губит нас. Живите для того, чтобы спасти нас, — с мольбой проговорила маркиза.
— Вы требуете этого? — прошептал он, — вы этого требуете?
— Умоляю вас о том, друг мои.
— Воля ваша будет исполнена!
— Ступайте! И да поможет вам Небо. Ступайте!
Двое мужчин кинулись в сторону реки.
Да было и пора: едва исчезли они в чаще, как индейцы вдруг появились перед женщинами и окружили их, но не подходя к ним, однако, настолько близко, чтобы стеснять их движения.
Женщины испустили крик ужаса, бросая вокруг себя взоры, полные безумного страха.
Тогда от группы воинов отделился вождь и сделал несколько шагов вперед.
— Пусть дочери мои успокоятся! — проговорил он, любезно кланяясь им. — Тонкий Слух — знаменитый вождь в своем племени, его воины знают, с каким уважением следует обращаться с пленницами.
Затем он добавил с язвительным смехом:
— Пусть мои дочери следуют за мной! Их лошади могут уйти далеко, пора уже им вернуться к ним.
Молодые женщины опустили головы и последовали, красные от стыда и гнева, за индейцами, смеявшимися и перешептывавшимися между собой.
Лошади оказались на том же самом месте, где их оставили всадники.
— Дочери мои будут ждать здесь, — сказал вождь.
— Зачем вы с нами так говорите, — отвечала маркиза, гордо приподнимая голову, — разве вы не видите, какая на нас одежда?
Индеец улыбнулся.
— У Тонкого Слуха орлиные глаза, — возразил он, — ничто не ускользает от его пронзительного взора. Одежда не делает воина; кроткая голубка никогда не сможет подражать пронзительному и страшному крику коршуна.
Маркиза в смущении отвела глаза; все восставало против нее, даже эта одежда, которая должна была, по ее мнению, служить ей защитой.
Индеец сделал вид, что не замечает смущения своих пленниц.
— Мои дочери будут ждать здесь возвращения вождя, — продолжал он.
Затем, сделав повелительный жест своим воинам, он удалился вместе с ними.
Дамы остались одни.
Они были свободны, по-видимому, но только по-видимому, и отлично знали, на каких условиях им предоставлена эта свобода. Они знали, что их сторожа, скрываясь в чаще, не спускают с них глаз. Вот почему они даже и не пытались спастись бегством, которое, по всей вероятности, не имело бы для них другого результата кроме того, что их стали бы стеречь еще строже и, может быть, отнеслись бы к ним менее любезно Пленницы в отчаянии опустились на ствол упавшего дуба и стали дожидаться своей участи.
Прошло полчаса, а обе дамы, погруженные в свои грустные мысли, не обменялись еще ни одним словом.
Наконец, ветки одного куста, находившегося перед занятым ими дубом, тихонько раздвинулись, и появился человек.
Этот человек был Тонкий Слух, индейский вождь, в руки которого они так несчастливо попали.
— Пусть дочери мои последуют за мной! — сказал он.
— Куда хотите вы нас отвести? — спросила маркиза.
— Мои дочери это узнают, — отвечал он лаконично.
— Почему бы не убить нас здесь же, — сказала графиня, — вместо того, чтобы подвергать нас жестоким и бесполезным пыткам? Мы не сделаем ни одного шага больше.
— Тонкий Слух — великий вождь, — отвечал высокомерно индеец, — его военный топор никогда еще не обагрялся кровью женщины.
И его черные глаза метнули молнию.
— Простите меня, — сказала графиня, — я не знаю ваших обычаев.
Индеец поклонился, улыбаясь.
— Пусть дочери мои следуют за мною! — повторил он. Всякое сопротивление было не только бесполезно, но еще и опасно; кроме того, столь ясное и точное объяснение вождя, не успокоив их окончательно относительно ожидающей их участи, давало, тем не менее, некоторую надежду на благополучный исход.
Маркиза де Буа-Траси первая поднялась на ноги.
— Идем! — сказала она.
— Пойдемте! — отвечал вождь, идя впереди них. Значит, он требовал от них только повиновения? И дамы последовали за ним, молчаливые и угрюмые.
Идти им пришлось недолго, всего каких-нибудь двенадцать минут. Вождь шел впереди них на несколько шагов, устраняя с чрезвычайным вниманием и заботливостью ветки, которые могли бы поранить или помешать им. Этот деликатный прием, так непохожий на индейские привычки, окончательно успокоил обеих дам и вернул им мужество; они чувствовали, что о них заботится какая-то тайная власть.
