— Ты откуда, куда идешь?
Я ей объяснила.
— Да ты это что?! — кричит трактористка, чтобы слышно было, — мотор-то работает. — Ты в своем уме, девчонка?! Люди из города бегут, а она туда за козами. Убьют же тебя там, глупая.
Я ничего не ответила, а только быстрее пошла дальше.
Трактор опять меня догнал. Трактористка кричит:
— Влезай наверх, на сено. Довезу, сколько прямо поеду, раз ты такая дуреха бесстрашная!
Не знаю и как, но влезла я на сено, еду, качаюсь. Ехали долго. Потом трактор остановился, я слезла. Отсюда в город никто не ехал. Последние километры шла пешком одна.
Когда к городу подходила, вижу — небо над ним черное, мутное, хотя день и был солнечный. Машин оттуда больше не встречалось. Только подводы и люди. Кто с чемоданами через плечо, кто свое домашнее имущество толкает перед собой на ручной тележке. На вещах сидят маленькие дети. Которые постарше, те сами идут. Некоторые малолетки плачут на руках у матерей. Собаки бегут за хозяевами. Женщины коз гонят, овечек… Лица у всех… лучше бы не смотрела я на них. И все мне навстречу, навстречу, а туда я одна.
Спрашиваю:
— Немцев в городе нет еще?
— Кто его знает, — отвечают. — С утра дрались в пригородах. Город бомбят. По ту сторону всё горит.
А я думаю: «по ту сторону» — значит, не у нас. Значит, еще успею! Прибавила шагу, побежала. Боязно мне стало. И козочек, и Борьку жалко. Сгорят мои милые, а не сгорят — придут гитлеровцы и зарежут их. Дойду, решаю, обязательно дойду, всех уведу. Вот уже и мост. С моста мне наша улица видна как на ладошке. Тут тихо, спокойно и не видать никого, как всегда.
Словом, перебралась я через мост и бегом мимо заборов к тетиному дому.
Прихожу. Калитка отворена, и двери не заперты. Может быть, дядя так расстроился, что забыл и запереть, а может, Марфуша…
Но в доме всё по-обычному было и вещи на месте. Только меня это не занимало. Я поскорей к зверюшкам. Смотрю, куры из своего загона проникли в огород. Бродят где хотят. Все грядки перерыли.
Я к сарайчику. Слышу, поросенок трется, об дверь, хрюкает. Козочки блеют одна другой жалостнее. Зинка стучит рогами о доски. Учуяли, наверное, несчастные, что я пришла. Первым я выпустила Борьку. Он выскочил как ошалелый и давай с визгом носиться по двору. Роет грядки пятачком, ищет, что там есть. Изголодался, видать. А козочки, как открыла сарайчик, сразу ко мне. Прямо что малые дети к матери. Трутся об меня головами. Рады, что наконец пришла.
Слазила я в подпол. Там у тети зимой хранились овощи. Набрала овощей. Прихватила кочан капусты. Вылезла, нарубила всё это второпях, насыпала по кормушкам. Козочки уплетают еду, кажется, и про меня забыли. Борька чавкает с удовольствием.
А там, в городе, что творится!.. Не только взрывы слышу, доносится уже и пулеметная очередь. Я по кино знала, как бьет пулемет. А тут еще что-то как ахнет — весь наш дом задрожал. Бьются, значит, наши. До последней капли крови бьются, не сдают города.
Ну, а мне, понимаю, нужно отсюда удирать. Бегаю по двору, собираю что могу. Корзинку отыскала. Знаете, такую с крышкой на половину? Решила туда посадить куриц и унести с собой. Еще в мешок еды напихала, чтобы покормить зверюшек в дороге. Корзину с мешком связала. Перекину, решила, через плечо, так и пойду.
Я и теперь удивляюсь — откуда у меня такая сообразительность взялась? Ведь всю девчоночью жизнь жила в Ленинграде. Только и умела, что сходить за батоном.
Стала я ловить кур. Сперва мою любимицу — Пеструшку. Но куры все в разные стороны. Носятся по двору, летают, кудахчут как сумасшедшие. С трудом только двух и поймала. А там бахает, там бахает!.. Нашла веревку, сделала петлю на конце. Сообразила так, чтобы Борьке надеть на шею. Пусть бежит впереди, как собачка. Про козочек не беспокоилась. Я знала — они со мной пойдут куда захочу.
Надела я на Борьку свой ошейник. Ношу взвалила на плечо. Козочкам говорю: «Зинка, Динка, пошли!» Они такие умницы, будто поняли, что надо, пока не поздно, удирать отсюда, и побежали к калитке. Борька тянет меня. Еле держу его.
Вышли мы — еще совсем было светло. Я соображаю, что главное — надо поспешить перейти мост. Там уж ничего, там дойдем.
Только мы за ворота, вдруг слышу где-то совсем рядом: «хлю-хлю-хлю-хлю…», да как тарарахнет, земля вздрогнула. Потом-то я уже знала — что мины так хлюпают на лету, а тогда… Ну так вот. Поросенок тут завизжал, будто его собрались резать. Как рванется! Он уже большой вырос, сильный. Я хотела его удержать, да куда там! Полетела со всей своей поклажей носом в пыль. Хорошо еще, падая, сумела придержать крышку корзины и не выпустила кур.
Поднялась, вижу — Борька наш уже в конце улицы и веревка за ним волочится. Минута — и пропал из виду. Вздохнула я — ну что делать?! Одна радость, что Динка и Зинка со мной, а то бы зачем и ходила.
Пошли мы втроем, да еще куры притихшие в корзине. Спешим, торопимся. Надо скорей через мост… Немного до моста не дошли. Тут солдаты с пушками — стволы в небо — и земля вокруг понарыта. Непонятно, когда они и успели. К мосту не пускают. Какой-то лейтенант с пистолетом на боку преградил мне дорогу.
— Нельзя дальше! Мост закрыт. Обстреливается неприятелем.
Я объясняю ему:
— Дяденька, нам на ту сторону нужно.
Он рассердился, кричит на меня:
— Да ты что, ненормальная?! Тебе говорят — мост под обстрелом… Тут «мессер» за «мессером» пикирует, а она: «Туда нужно!» Ты что думаешь, он станет ждать, пока ты перейдешь?
И только он это сказал, как забьют совсем рядом зенитки! Бац-бац!.. А над нашими головами угольником, как журавли, летят самолеты, штук десять, и от каждого вниз словно черные чернильные капли. Я и сообразить не успела, что это бомбы, — лейтенант меня в спину и столкнул в укрытие.
Оказалась я с корзинкой и мешком в щели, а козы наверху. Дрожат, бедные, не понимают, куда это я, что со мной.
— Дяденька военный, — прошу, — спрячьте сюда и моих козочек. Убьют их. — А сама уже их за ноги тащу за собой в щель.
Тут стали взрываться бомбы. Одна, другая, третья… Только в мост ни одна не попала, дальше взрывались. Сделалось тихо, я высунулась из траншеи, прошу солдат:
— Можно мы пойдем? Мы проскочим, успеем…
Но они меня, наверное, и не слышали. В небе загудело, с земли опять забабахало. Три самолета неизвестно откуда выскочили и т-р-р-ррр… т-р-р-ррр!.. — из пулеметов по мосту, по берегу, где мы прятались. Так низко пролетели — на крыльях видны фашистские знаки паучьи. Даже не верилось, неужели ж это не в кино, на самом деле?! Вот он, немецкий летчик-фашист. Даже разглядеть его можно.
Наши опять отовсюду, палят. А один немецкий самолет вдруг задымился черными клубами и пошел вниз. Как стихло, я опять стала проситься на мост. Реву и требую, чтобы пустили.
Лейтенант, который меня затащил в укрытие, спрашивает:
— Ты что, там живешь?
— Честное слово, — отвечаю. — Честное пионерское, дяденька. Меня тетя ждет. Она ведь не знает, где я.
Лейтенант оглядел небо. Оно уже сделалось бледным, предвечерним. Где-то за городом в черном тумане заходило солнце. Поглядел он на небо и говорит:
— Ну, будь оно неладно, вылезай и дуй, чтобы пулей!..
Помог нам лейтенант выбраться из траншеи, мы и побежали. Минуты, может, не прошло — мы были на мосту. Зинка и Динка такие молодцы! Бегут, только копытцами по доскам постукивают.
Как оказались мы на том берегу, так потише пошли. Самое опасное осталось позади. Теперь-то уж дойдем.
Обгоняли нас повозки и военные машины. Посмотрят на меня и едут дальше. Одну-то, может быть, и подвезли бы, а с козами куда ж там!
Настали сумерки. Вдруг я услышала, как вдали что-то ухнуло и, словно гром, раскатилось по земле. Я догадалась: это наши взорвали мост. И вот, скажите вы, отчего так бывает? Там и бомбы близко рвались, и с самолетов по нам стреляли, а я только и мечтала о том, как перебраться на другой берег. Про то, что со мной будет, не думала, а тут такой взял страх, ноги подкосились. А ну бы мост взорвали, пока я еще была на том берегу?.. Вплавь мне с моими козочками, что ли?! Да ведь осень уже. Я в пальто, и поклажа на плечах.
