Мне стали говорить, что я знал, что Фрадкова снимут. А раз знал, то, наверное, сам снимал.
Я никого не снимал. Я ничего не знал. Я ткнул наугад. И мне совершенно непонятно, почему после этого от меня что-то должно убыть или прибыть.
Я политолог – а не "серый кардинал" или придворный нюхач, разнюхивающий, откуда дует ветер. Моя профессия – это процессы. Когда я предугадал развал СССР и структуру постсоветских системных трансформаций, когда я предупредил о ряде порождаемых развалом СССР процессов и сделал это раньше других – мне есть чем горько гордиться. Но если бы я должен был твердо знать, что гордиться мне надлежит лишь тем, имею ли я инсайдерскую информацию о назначениях и снятиях, то я бы поменял профессию.
Отставка Фрадкова и назначение Зубкова породили пока один отвратительный, но требующий осмысления феномен. Я называю его – политболтовня.
Речь идет о бесконечных ахах и охах по поводу того, кто угадал Зубкова, а кто не угадал и назвал других.
Эти ахи и охи, во-первых, низводят профессию политолога к профессии нюхача. И делают предметом этой профессии не процессы и проблемы, а назначения. Ничего более унизительного, глупого, чем подобная редукция, быть не может. Но ведь, вдумаемся, эта редукция носит абсолютный характер. Она является аксиомой, нормой вкуса, системообразующим принципом. Так что же с нами происходит?
Задав этот вопрос, я должен отвечать. И я отвечу, что происходит. Редукция, вот что. Это если говорить наукообразно и мягко. (рис. 1)
Те, кого интересует моя позиция, должны знать, что мне до отвращения стыдно. Мне стыдно за то, что эта редукция происходит. И еще мне стыдно за то, что я не до конца понимаю, почему она происходит в таких масштабах. То есть я понимаю и даже что-то предсказал. Мол, деградация, регресс, вторичное упрощение… Но ведь не настолько же! Не до такой же степени!
Но и это еще не все. Предположим, что политология – это авгурство. Умение уловить дворцовые хитросплетения и их конечный продукт – отставки и назначения. Я только что категорически заявил, что это не так. Что я ничего общего ни с чем подобным не хочу иметь. Но в порядке осмысления масштабов происходящего я готов принять гипотезу, согласно которой это так.
Зачем я рассматриваю эту гипотезу? Для того, чтобы можно было осмыслить масштаб редукции. Или – если позволить себе чуть больше патетики – деградации, падения, дегенератизма, своеобразного сумасшествия, наконец.
Итак, предположим, что политология – это наука о снятиях и назначениях, осуществляемых в нынешнем Кремле, а вовсе не о процессах, конфликтах, тенденциях, интересах.
Такое предположение сразу же должно добавить к слову "политология" какие-то прилагательные. Например, дворцовая политология, суперприкладная политология… В этом смысле редукция первого рода заключается в том, чтобы свести всю политологию к такой политологии. Но далее я собираюсь доказать, что это еще не вся редукция (рис. 2).
Итак, я хочу доказать, что редукционизм, с которым мы сейчас имеем дело, и который столь ярко проявился в случае с ахами и охами ("не угадали Зубкова!") – это просто клиника. Это не прагматизм, не утилитаризм, не низведение всего и вся до дворцовых перипетий. Это клиника, дурдом, бред прогрессивно шизеющей – и почти уже смердящей – тусовки.
Я не ругаюсь и не мечу громы и молнии. Я делаю утверждение и берусь его доказать.
Предположим, что предмет некоей науки, почему-то называемой "Политология", – это назначения и снятия. Но если это наука, и у нее есть предмет, то она должна что-то конкретизировать. Речь идет о назначениях и снятиях, которые (а) осуществляются определенным субъектом, (б) обладают процессуальностью, вытекающей из свойств субъекта, и (в) погружены в контекст, состоящий из условий и обстоятельств (рис. 3).
Кому-то кажется, что я развожу наукообразие на пустом месте. Но мне-то кажется, что другие просто "совсем того"… И потому я вынужден говорить, что "Волга впадает в Каспийское море", а субъектом, осуществляющим назначения и снятия, является президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин.
Данный субъект обладает определенными свойствами. По отношению к нашей теме – Владимир Владимирович Путин обладает настойчивым желанием делать неожиданные назначения. Он считает это правильным. И ему это нравится. О том, что это так, все знают.
Из этих свойств субъекта вытекает процессуальность. Кадровые назначения и снятия обсуждаются в обстановке абсолютной секретности. Участники обсуждений не имеют права ни передавать инсайдерскую информацию, ни выступать в виде ньюсмейкеров. Ньюсмейкером должен выступить сам президент. И, к чести президента, надо сказать, что он сумел добиться от своей команды отсутствия утечек за пределы очень узкого круга. А от узкого круга – твердого понимания того, что поперек батьки в пекло лезть нельзя. А если полезешь, то за это можно сильно схлопотать. Как минимум, потерять место в узком круге. А как максимум – нарваться и на более серьезные неприятности.
Я кому-нибудь открываю глаза на что-то необычное? Я, как мне кажется, наоборот, ломлюсь в открытую дверь! И я не стал бы это все обсуждать вообще, если бы не дурдом, он же шабаш, который сейчас устроили.
Кстати, Ельцин тоже многого сумел добиться по части отсутствия утечек. Но кое-кто забавлялся, выдавая инсайдерскую информацию в эфир. Особо это любил делать Березовский, который получал информацию из узкого круга. А потом предъявлял ее – как сейчас помню – сидя в черном костюме и имея позади кроваво-красный бархатный занавес. Чем это кончилось? Тем, что он потерял место в узком круге. А потом и возможность быть сенсационным ньюсмейкером. А потом и нечто большее.
Вторым таким любителем был Гусинский. Он, правда, передоверял подобное нюхачество Евгению Киселеву. Почему-то это называлось политологией. И считалось, что Киселев – это политолог номер один, потому что он первый знает от Гусинского об отставках и назначениях.
Сегодня нет ни "Итогов" с Киселевым, ни Гусинского с НТВ. А есть – абсолютно обратный стиль. При котором тот, кто знает, – молчит в тряпочку. И правильно делает. Если хотите знать, мне этот стиль намного более симпатичен.
Но главное – все понимают, что стиль именно таков. И что этот стиль – он же процессуальность – задает субъект (он же – Путин).
Однако, кроме процессуальности и субъекта, есть еще и контекст. Контекст (в нашем случае слагаемый условиями и обстоятельствами) состоит в том, что кадровые назначения и снятия являются продуктом борьбы неких, крайне близких к президенту Путину, групп. Кто-то называет их кланами, а кто-то "кремлевскими башнями". Не я эту борьбу выдумал! Она вопиет! О ней говорят все!
Кто-то ее мистифицирует, называя борьбой чекистов и либералов. Это полная и вопиющая чушь. На нынешнем этапе в бой идут одни силовики. Они разделены на пять или шесть враждующих групп. Накал конфликта резко выше, чем в эпоху Ельцина. Никто при этом не борется против Путина, борются только за него. Точнее, борются, проявляя максимум лояльности. И одновременно встраивая в эту лояльность много чего. Настолько много, что иногда становится не по себе.
Борьба этого рода шла в течение всего путинского семилетия. В последний год она обострилась до крайности как в связи с возможным уходом Владимира Владимировича, так и по другим причинам.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать, что эта борьба идет. Что если сначала все говорили (ведь не я, а все!), что концерн "Нанотехнологии" возглавит Михаил Ковальчук, и что это индекс влиятельности одной из групп, а потом этот концерн возглавил Леонид Меламед, – то это борьба групп, в которой одна группа проиграла, а другая выиграла.
