И в этот момент я понял, насколько мне повезло. Мне удалось повстречать живых представителей древней традиции Цигуна Срединной Сути! Учения, давно пришедшего в упадок и фактически утраченного в самом Китае. Все помещение пронизывали мощные энергетические вибрации, за спинами сидящих в комнате угадывались неясные фигуры могучих духов-защитников. Почти явственно ощущалось присутствие сразу нескольких каналов, открытых в информационное поле галактического Центра. И это здесь — на тюремной планете, многократно защищенной и изолированной ото всего цивилизованного мира! Сомнений не было: передо мной легендарный Егорий Фалунов-Змееборец и его сподвижники. Значит, все же не зря я столько дней провел в Петербурге.

Тут я почувствовал, что меня заметили. Не просто заметили — узнали чужака. Узнали своего. Я, так же как и они, чужой на этой планете. Я свой для всех чужаков. Даже если они Змееборцы, а я потомок Великого Змея...

Разве мог я предположить, что всего через пару часов мне предстоит тяжелейшее испытание, что меня спасут из когтей чудовища и не только укажут единственно верное направление, но и придадут необходимый для начала движения импульс?..

<...>[17]

Так я и очутился в тот дождливый день на перроне Пермского вокзала с полным бредовых текстов мини-компьютером, который я неоднократно и безуспешно пытался хоть кому-нибудь продать, билетом до Красноярска и фактически без денег и вещей.

Похоже, наш поезд надолго застрял на этой станции. Если верить слухам, разнесшимся по вагону, где-то впереди полотно железной дороги оказалось повреждено оползнем, так что как минимум часа два мы можем изучать привокзальные красоты и общаться с местным населением.

Федор Иванович, не проявляя никакого беспокойства, приступил к трапезе. Я, с радостью поддавшись его уговорам, съел еще теплую вареную картофелину с укропом, огурец и запил все это свежим, почти парным молоком. От непривычной еды, прервавшей мой длительный пост (последний раз я ел, как вы помните, в том самом китайском ресторане, а прошло уже четыре дня), меня потянуло в сон. Хоть я и намеревался продолжить столь важную для меня беседу с Федором Ивановичем, тело было категорически против и неудержимо стремилось занять горизонтальное положение. Однако ни уснуть, ни поговорить так и не удалось.

В наш отсек вошел еще один пассажир.

Сразу стало тесно. Появилось ощущение, что вместо одного человека вошло как минимум два. Он был неопределенно среднего возраста, очень высокого роста — вероятно, больше двух метров, — с темными глазами и азиатскими чертами лица. Весь какой-то нескладный, несуразный и, тем не менее, очевидно заносчивый и самоуверенный тип. Несмотря на хорошую одежду и изящные очки в золотой оправе, украшавшие его лысую голову (что заставило меня невольно вспомнить моего питерского брата Андрония), впечатление он производил пугающее и скорее отталкивающее. Возможно, это было связано с ужасными шрамами, избороздившими его неправильной формы череп. «Вылитый Франкенштейн[18]!» — подумалось мне в первые же мгновения.

— Валерий Анатольевич Бергалов, — отрекомендовался вошедший и продолжил, строго глядя на нас сквозь очки: — Заслуженный деятель искусств Алтайского края, доктор исторических наук.

— Федор Иванович ***, столяр-плотник. Присаживайтесь, угощайтесь, чем Бог послал, — радушно ответил ведун.

Пришлось и мне нехотя представиться. Я решил, что имени будет вполне достаточно для подобного знакомства.

— Александр.

Бергалов одной рукой без напряжения положил свой, судя по всему, довольно увесистый чемодан на багажную полку под потолком вагона и куда-то ушел — видимо, за бельем.

— Ты его не бойся, Лександр, — тихо произнес ведун, — а посмотри повнимательней. Человек-то он хороший, но жизнь его шибко помяла.

Я увидел заброшенную горную шахту... ползущего по ней паренька с фонариком в руке и бойким пытливым взглядом темных глаз. Вот он оказывается в каком-то большом просторном зале... что-то неясное... сбой картинки, как будто старая кинопленка порвалась и была неумело склеена с потерей нескольких кадров. Вот он с застывшим на лице выражением ужаса и восторга, обдирая локти и колени, карабкается к выходу, неловко задевает рассыпающиеся от ветхости деревянные подпорки... Уже виден свет в конце шахты — но каменный свод рушится... Вокруг тьма, и лишь вспышки боли освещают внутреннее пространство угасающего сознания. Потом больница в райцентре. Инвалидность. Пропущенный год занятий в школе, сторонящиеся его бывшие и новые одноклассники. Одиночество. Бешеное желание жить, и еще... желание вновь увидеть это. Поступление в столичный университет, защита диссертации, возвращение на Алтай. Женитьба, рождение ребенка, смерть жены, вторая женитьба. Полевая работа в далеких горных селениях, раскопки, публикации, передачи на местном телевидении, известность. Занятия бизнесом, скупка горнорудных предприятий. Деньги, много денег... Тоска, безнадежность... Неожиданный след, надежда и... опять обрыв пленки!

— Федор Иванович, в его памяти есть глубинный затертый слой, я не смог понять и увидеть главного!

— Это ничего. Главное ты еще и сам увидишь, своими глазами. Зачем тебе чужая память? Я же тебе предложил посмотреть, какой он, а не что он таскает в карманах.

К собственному удивлению, я почувствовал даже некоторое смущение, но легко рассеял его, не дав завладеть собой. Следующий полувопрос-полуутверждение возник самоестественно:

— Он ведь не случайный попутчик, не так ли?

— Так. И не только он. Встречай невесту, Лександр!

Слова возмущения уже готовы были вырваться — как-никак я женатый человек и в браке обрел свою целостность, — но сказать я ничего не успел. Мир вздрогнул и со звуком треснувшего колокола раскололся надвое. Тот мир, что был вместилищем всего сущего мгновение назад, теперь стремительно бледнел, таял рядом с новым, все более и более реальным миром.

— Евгения. Можно просто Женя, — представилась вошедшая в отсек молодая женщина.

Нет, не женщина! Еще совсем юная девушка.

За ее спиной возвышалась огромная нелепая фигура Бергалова.

— Дочка моя, знакомьтесь. Студентка столичного Университета.

В голосе отца слышалась нескрываемая любовь и гордость за свое чадо.

Ее нельзя было назвать красивой, хоть внешностью она пошла явно не в отца. Небольшого роста, вся какая-то тусклая, ни фигурой, ни скуластым лицом с узкими серыми глазами не способна она была привлечь заинтересованное мужское внимание. Не отличалась она и внутренним совершенством. Во взгляде читались избалованность, врожденная похотливость и жадность. И все же, все же... Подо всеми этими оболочками просматривалось нечто необычное, нечто удивительное. Она, несомненно, была потомственной шаманкой, причем редкой, неизвестной мне раньше силы!

За окном мелькали вокзальные персонажи, на соседней полке сидел и тихо посмеивался Федор Иванович, где-то под потолком улыбался во всю ширь Бергалов, показывая все тридцать два золотых зуба и становясь от этой улыбки еще безобразнее. А я сидел в неловкой позе, боясь пошевелиться и не в силах заговорить, глядя прямо в холодные серые глаза укротительницы Змеев.

Паузу, которая, похоже, неловкой была только для меня, нарушил Федор Иванович:

— А меня можно просто Федя. А это Александр, ученый из Петербурга. Рекомендую: потомственный ученый и потомственный петербуржец, настоящий интеллигент в двенадцатом поколении! Можно просто Алекс.

Боже, что он несет! И куда, собственно, исчез Федор Иванович? Откуда взялся этот гаер Федя, хоть и похожий на того ведуна, но явно моложе лет на десять, выше ростом, развязнее и глупее? А кто я?!. Мне нужно что-то сказать, от меня ждут чего-то...

— Приятно познакомиться... Алекс, — сдавленным голосом произнес я и потерял сознание.