О. Зинон. Я полагаю, что, если каждый настоятель прихода или еще кто‑нибудь будут это делать самолично, тогда это будет делом частным, обреченным на неуспех.
Вот, к примеру, приходит ко мне человек, желающий принять Святое Крещение. Я ему говорю: «Тебя крестить сразу нельзя, тебя прежде нужно научить вере. Ты ходи в храм, узнай начала веры, познакомься с богослужением, испытай себя, твердость своего намерения; можешь ли ты переменить жизнь, стать совершенно другим человеком, чем был прежде». Он вроде бы и соглашается, но потом с этим же вопросом, сознательно или случайно, обращается к другому священнику, а тот ему отвечает: «Что ты, что ты, тебе нужно немедленно креститься, не слушай его, это он что‑то выдумывает». Если же он пойдет и к другому, и к третьему, а те ему скажут то же самое, значит, ему идти больше некуда, придется покориться, принять все условия. А приступи он к таинству гораздо серьезнее, оно станет для него важнейшим событием в жизни.
Только в случаях смертной нужды крестили сразу, но эти случаи — исключительные.
Общий же порядок был такой: над желающим вступить в Церковь читали молитву и причисляли его к чину оглашенных. Его
имя вносилось в список. Срок оглашения продолжался от года до трех лет (в зависимости от местной практики), и только потом удостаивали Святого Крещения. Это было праздником всей местной Церкви.
Все вышесказанное совершенно необходимо восстановить в наше время, когда люди очень непостоянны, легкомысленны, и испытывать искренность их намерений лучше временем. А что касается младенцев, то об этом очень обстоятельно говорит о. Александр Шмеман в своей книге «Водою и Духом». Практика крещения детей прочно укоренилась только в послеконстантиновскую эпоху, когда браки стали вполне церковными и была уверенность в том, что просвещенные Святым Крещением младенцы будут воспитаны в вере и благочестии. Ибо во времена ранней Церкви часто бывало так, что муж язычник, а жена христианка, и не было известно, кем вырастет младенец: христианином или язычником. Детей неверующих родителей, да еще тайком от них, вообще крестить нельзя. Теперь часто бывает, что сами восприемники не крещены, а родители вовсе неверующие. Позволю себе привести цитату из «Слова на Святое Крещение» святителя Григория Богослова:
«…Что скажешь о тех, которые еще младенцы, не чувствуют ни вреда, ни благодати? Крестить ли нам их? Непременно, если настоит опасность. О прочих же малолетних даю такое мнение: дождавшись трехлетия, или несколько ранее, или несколько позже, когда дети могут слышать что‑нибудь таинственное и отвечать, хотя не понимая совершенно, однако же напечатлевая в уме, должно освящать их души и тела великим таинством Крещения».
Сейчас распространено мнение, что младенцы, скончавшиеся некрещеными, обречены на мучения. В синаксарии субботы мясопустной, когда Церковь совершает поминовение всех от века усопших, есть место, где говорится о младенцах, скончавшихся без Святого Крещения; они и блаженства не испытывают, но и в муку не идут, а соблюдаются Богом в особых местах. И тот же святитель Григорий говорит о тех, которые «не столько по злонравию, сколько по неведению не получили Святого Крещения. Последние не будут у праведного Судии ни прославлены, ни наказаны».
В наше время крещаемому объясняют, что таинство Крещения очищает от первородного греха, что он получает благодать, без которой спасение невозможно. Но во всем своем величии таинство им воспринято быть не может, так как оно уже давно выделено из Литургии (в состав которой оно должно входить так же, как и таинства Священства и Бракосочетания) и превратилось в частную требу. Новопросвещенный, в лучшем случае, смутно осознает, что он причисляется к народу Божию, становится членом Тела Христова и новым творением. Так как Крещение оторвано от Литургии, то в нем не участвует вся община, вся местная Церковь, поэтому нет и никакого ввода в Церковь как в собрание братьев. И человек после Святого Крещения большей частью живет сам по себе, как придется и как получится. Вся беда наша в том, что всякий приходящий в храм не чувствует, что он приходит в какое‑то общество, в единую семью, где о нем помнят, о нем заботятся, на него обращают внимание. Если он сам ни с кем не сведет знакомства, его никто ни о чем не спросит, его могут обидеть или просто не заметить. Пришел он — хорошо, не пришел — тоже хорошо. Никто не станет его искать, предлагать свою помощь. Все это свидетельствует о том, что общины в полном смысле этого слова у нас нет, и наша церковная жизнь индивидуализировалась, стала делом личным. Каждый живет и подвизается сам по себе, а поэтому часто не может воспринять другого духовного опыта, который в чем‑то незначительном отличен от его собственного. Печальные плоды этого — взаимное отчуждение, замкнутость, ожесточение. Мне часто приходилось слышать от людей, ревнующих о спасении, странные слова: «Как было хорошо сегодня молиться; храм был почти пустой, никто не мешал, можно было спрятаться и сосредоточиться». Так молятся келейно. Христос потому и говорит: «Когда молишься, затвори дверь твою и помолись Отцу Твоему втайне». Но к церковной молитве предъявляются совершенно иные требования. Здесь все «единеми усты и единем сердцем» славословят Единого Отца Небесного.
О. Виктор. В апостольское время в древней Церкви христиане жили по заповеди «всегда все и всегда вместе». Современные христиане забыли эту заповедь и, по словам протопресвитера Николая Афанасьева, как будто желают «отделить себя ото всех и стать отдельно перед Богом, чтобы получить нечто личное». Если мы ныне поймем, что основа церковной жизни — в соборности, то есть в том, чтобы все всегда были вместе, то мы откроем для себя подлинную природу Евхаристии — центра жизни во Христе. Но пока мы единство Церкви нарушаем, выводим себя за ее пределы, наши индивидуальные частные причащения вовсе не говорят о литургическом возрождении.
О. Зинон. Главное условие для совершении Евхаристии — это собрание общины во главе со своим предстоятелем. Всех членов Церкви собирает вместе любовь ко Христу и друг к другу. О Церкви и о соборности много и с большим чувством говорили еще славянофилы, особенно А. Хомяков. Он определяет Церковь не как общество (это слово употребляют все наши катехизисы), а как единую благодать Святого Духа, живущую во многих личностях. Это очень верно. Принцип соборности является отличительной чертой Церкви, и заботиться о его восстановлении обязаны все, хотя это требует много сил, времени, а самое главное — большого самоотвержения.
Частое причащение, если оно будет индивидуальным, то есть каждый будет назначать себе время для причащения, ни к чему не приведет. Литургия — это общее дело. Молитвы Литургии не предусматривают двух категорий находящихся в храме: причащающихся и присутствующих. Евхаристия — это Трапеза, Вечеря, поэтому в ней можно только участвовать. Наблюдать, как обедают другие, по крайней мере, странно. Почему Церковь не оставляет оглашенных наблюдать, как причащаются верные, но многими возгласами повелевает им покинуть храм? Да потому, что служат, приносят благодарение все члены собрания, а это предполагает непременно вкушение Евхаристии. Оглашенные же, не будучи просвещены Св. Крещением, не могут ни участвовать в совершении, ни вкушать Евхаристию. Так что говорить о присутствии за Литургией нельзя, можно говорить только об участии в ней. Многие, услышав эти слова, будут очень удивлены и возмущены. Но это говорит только о том, насколько мы далеки от подлинного восприятия Евхаристии. Канонист XII века Федор Вальсамон замечает, что в его время далеко не все христиане причащались за каждой Литургией, но они покидали храм вместе с оглашенными и кающимися. Даже патриарх, говорит он, когда не служил и не причащался, после чтения Евангелия уходил из храма.
Ни о каком духовном причащении не может быть и речи. Церковь знает только реальное причащение.
Очень важно, чтобы причащение стало делом всей общины, которая именно для этого и собирается. В Литургии участвовали в древности все. Хлебы и вино приносили верные (слово «просфора» означает «приношение», а в молитве проскомидии есть слова: «помяни принесших и их же ради принесоша»), диаконы отбирали лучшее для совершения таинства, остальное же оставлялось для агапы. Даже дети–сироты, находившиеся на иждивении Церкви и ничего своего не имевшие, приносили воду — это было их приношением.
