Одна статья, недавно появившаяся въ печати, навела меня на мысль написать эти замѣтки.

Статья эта ставитъ вопросъ о годности или негодности нашей учащейся молодежи чрезвычайно просто и умно. Авторъ и не думаетъ защищать молодое поколѣнiе: онъ отвѣчаетъ на обвиненiе фактами. Вы насъ обвиняете – таковъ смыслъ его статьи – такъ выслушайте – же какъ вы старались о нашемъ воспитанiи; мы неучи, посмотрите каковы ваши учоные, полюбуйтесь на тѣхъ, которые просвѣщали насъ. Всѣ, кому пришлось быть въ одно время съ авторомъ этой статьи въ университетѣ, конечно подтвердятъ правдивость его разсказа. Состоянiе историко – филологическаго факультета одного изъ нашихъ университетовъ нарисовано имъ необыкновенно ярко; дѣло говоритъ само за себя.

Мнѣ кажется, что описанiе другого факультета будетъ не безъинтересно. Еслибы и другiе записали свои замѣтки по другимъ факультетамъ, то составилась – бы полная картина состоянiя одного изъ нашихъ университетовъ за извѣстное время; картина весьма поучительная. Я намѣренъ разсказать о томъ, какъ обучали насъ естественнымъ наукамъ, по возможности избѣгая своихъ личныхъ воспоминанiй.

Странное время было этотъ 185… г.; самое нерѣшительное время, безъ всякой опредѣленной физiономiи, точно трусливый и застѣнчивый господинъ, который, идя по улицѣ, желаетъ изъ себя молодца показать и въ то же время внутренно чувствуетъ робость; чувствуетъ, что все какъ – то не такъ, не хватаетъ чего – то, и взоры господина блуждаютъ изъ стороны въ сторону, боясь остановиться на какомъ нибудь опредѣленномъ предмѣтѣ, и правое плечо какъ – то ежится, словно онъ боится задѣть кого нибудь, словно онъ выискиваетъ случая шмыгуть въ какой нибудь переулокъ. Извѣстно, что вскорѣ началъ разъѣзжать по городамъ и селенiямъ Россiйской Имперiи генералъ Конфузовъ (по выраженiю Щедрина), и надо полагать, что началъ онъ свою ревизiю именно съ университетовъ.

Насъ заставляли еще во всей своей строгости исполнять установленную форму; пройти по улицѣ въ фуражкѣ считалось смѣлостью; еще инспекторъ, встрѣчая студента, отворачивалъ полу шинели для того, чтобы поглядѣть имѣется – ли шпага. Инспекторъ и его помощники (по просту субы) заглядывали на квартиры студентовъ, имѣя въ виду туже высокую цѣль, какъ гоголевскiй городничiй, «чтобы всѣмъ благороднымъ людямъ никакихъ притѣсненiй не было.» Вновь поступавшимъ раздавались книжечки, въ которыхъ изъяснялось, что надо вести себя прилично, при встрѣчѣ съ начальствомъ кланяться, и т. п. Даже и такiе факты были еще возможны: когда одинъ молодой професоръ возъимѣлъ желанiе читать студентамъ четвертаго курса «теорiю химiи,» то ему было объявлено, что у студентовъ и безъ того много занятiй.

Впрочемъ, во всѣхъ сихъ дѣлахъ исполнители конфузились уже излишнюю ревность прилагать; субъ, входя къ студенту, немного краснѣлъ, бормоталъ извиненiе и кашлялъ, слегка прикрывая ротъ рукою, на подобiе щитка. Слово карцеръ звучало какъ – то странно; инспекторъ ограничивался одними выговорами и то произносилъ ихъ негромко, съ опущенными глазами; тайная мысль видимо тревожила его: а что – молъ, если студентъ отвѣтитъ: да полно вамъ вздоръ – то молоть.»

Скоро все начало измѣняться; съ весною и новымъ попечителемъ стали появляться фуражки, шпаги употреблялись единственно при варенiи жжонки; начали – о, ужасъ! – не смотря на всевозможныя объявленiя и предостереженiя (въ родѣ: «виновные подлежатъ немедленному исключенiю») курить въ стѣнахъ храма науки. Интересно, что само начальство приказывало снимать особенно краснорѣчивыя объявленiя по воскресеньямъ, когда въ университетской залѣ бывали концерты и, слѣдовательно, по коридорамъ проходила публика.

Этой внѣшности какъ нельзя лучше соотвѣтствовало внутреннее состоянiе университета. Посѣщенiе лекцiй de jure считалось обязательнымъ; нѣкоторые професора еще дѣлали репетицiи, или «репетички,» какъ выражался одинъ изъ нихъ, читавшiй что – то такое, называвшееся въ университетскомъ росписанiи «логикою.» Они смотрѣли на своихъ слушателей, какъ чиновники высшаго полета взираютъ на своихъ подчиненныхъ; слушанiе лекцiй считали службой и отмѣчали нерадивыхъ. Не ходитъ студентъ на лекцiю – значитъ онъ негодяй, потому не его дѣло разсуждать какъ и чтò (ей – Богу, приходила иногда въ голову мысль: да что это онъ читаетъ?) читаетъ професоръ; сиди смирно, слушай внимательно, не разсуждай и благо тебѣ будетъ. Многiе читали, или по своимъ запискамъ, составленнымъ лѣтъ за 20, или по своимъ столь – же почтеннымъ древностiю печатнымъ руководствамъ; были и такiе, что такъ заматорѣли въ професорахъ, что обходились и безъ записокъ, и безъ книжекъ, – но ежегодно повторяли свои лекцiи слово въ слово, съ неизмѣнными остротами и прибаутками. Молодыхъ професоровъ было очень мало; все большинство любило, чтобы студенты титуловали ихъ «ваше п – во.» Они напоминали мнѣ моего школьнаго учителя космографiи, который считалъ по старинному двѣнадцать планетъ, и на возраженiя своихъ учениковъ смиренно отвѣчалъ: «ну тамъ другiе какъ себѣ хотятъ, а у насъ будетъ двѣнадцать.»

По счастiю, мнѣ не пришлось испытать тѣхъ разочарованiй которые выпали на долю автора вышеупомянутой статьи. Въ училищѣ, гдѣ я воспитывался, былъ сильно развитъ скептитическiй духъ; – при томъ – же я перешолъ въ университетъ не прямо со школьной скамьи. Почтенные жрецы науки не наполняли моего юнаго сердца благоговѣнiемъ; я наслушался объ нихъ довольно, особенно о томъ, котораго авторъ называетъ г. Креозотовымъ. Когда я обучался въ школѣ коммерческимъ наукамъ, – то у насъ въ класѣ издавались журналы «Фригiйская шапка» «Гражданинъ» и даже «Соцiалистъ» само собою разумѣется, что ни редакторъ, ни сотрудники, ни читатели не понимали хорошенько что это такое за штука соцiализмъ; впрочемъ это ничего; главное, стремленiе къ чему – то было, а что до пониманiя что такое соцiализмъ, то есть цѣлые литературные органы, которые лишены онаго. Выйдя изъ училища съ порядочными свѣдѣнiями въ естественныхъ наукахъ, особенно въ химiи, трудно было поддаться краснорѣчiю учоныхъ соловьевъ. Но легко себѣ представить что должны были испытывать неопытные юноши; какъ ихъ огорошивали закругленные перiоды и важное выраженiе лицъ почтенныхъ наставниковъ.

Вообще, на естественный факультетъ поступаютъ люди (по крайней мѣрѣ въ мое время, когда онъ успѣлъ еще сдѣлаться моднымъ факультетомъ) болѣе развитые, чѣмъ на другiя факультеты. Тутъ волей – неволей, худо – хорошо, а приходится заниматься и разсуждать: трехнедѣльнымъ зубренiемъ передъ экзаменами ничего не подѣлаешь. Знаменитый Бiо рекомендовалъ нѣкогда естественныя науки французскому юношеству какъ занятiя спокойныя, удаляющiя отъ треволненiй житейской суеты, – но у насъ оно вышло совершенно на оборотъ. Натуралисты интересовались не одними естественными науками; между тѣмъ, мнѣ случалось слышать, какъ филологи третьяго и четвертаго курса удивлялись, неужели возможно заниматься «такими сухими предметами, какъ ботаника, или химiя»; имъ казалось, что въ этихъ наукахъ «нѣтъ жизни». Студенты въ этомъ случаѣ были даже ниже своего професора Телицына, котораго такъ прекрасно характеризовалъ авторъ статьи. Этотъ, напротивъ, благоговѣлъ передъ натуралистами, питалъ самую платоническую страсть къ естественнымъ наукамъ, ждалъ отъ нихъ спасенiя мiра (подобно нашему извѣстному литератору и педагогу г. Водовозову), волочился за студентами нашего факультета. Онъ проникался до того чувствомъ благоговѣнiя, что приходилъ слушать лекцiи физiологiи растенiй, слушалъ съ усиленнымъ вниманiемъ, хлопалъ отъ удивленiя глазами и разумѣется ничего не понималъ, потомучто естественныя науки были для него «темна вода во облацѣхъ.»

Надо правду сказать, что такихъ поклонниковъ естественныхъ наукъ на Руси у насъ развелось въ послѣднее время довольно. Съ ними просто совѣстно разговаривать. «Ахъ, вы были на естественномъ факультетѣ!» восклицаетъ они такимъ тономъ, что ожидаешь, что, подобно Анучкину, они объявятъ намъ, «что ихъ стоило только посѣчь» и они знали – бы естественныя науки. Эти господа пересыпаютъ свою рѣчь выраженiями: «естественныя науки показали, натуралисты доказали, такой – то химикъ открылъ,» и вслѣдъ за этимъ сморозятъ такую чушь, что только руками разведешь: двѣсти сорокъ пьявокъ Ноздрева передъ ихъ клеветою на науку – дѣтская шалость. Особенное уваженiе питаютъ они къ фосфору (которому у насъ на Руси дана привилегiя кипѣть не при 2,90 какъ во всѣхъ цивилизованныхъ странахъ, а при обыкновенной температурѣ) и все оттого, что Моллешоту почему – то вздумалось сказать: Ohne Phosphor kein gedanke, хотя онъ имѣлъ полное право, вмѣсто фосфора, приписать эту честь, напр., кислороду или водороду. Такое уваженiе къ естественнымъ наукамъ было – бы весьма полезно, еслибы поклонники хоть немного поучились имъ; а то они совершаютъ какiя – то безсмысленныя сатурналiи, пляшутъ передъ наукой, какъ дикiе передъ идолами.