– Вы знаете, говорите вы? Откуда же вы это знаете?

Она ответила не сразу, а когда начала, сделала это медленно, подбирая слова, дабы не скомпрометировать крестного.

– Позавчера... мне пришлось попросить убежище у одного католического священника. Там были беженцы... эмигранты... по-моему, ибо я слышала, как один убеждал других любой ценой покинуть Москву до сегодняшнего вечера...

– Имена этих людей?

– Сир, я не знаю. Я только три дня здесь. И вообще никого не знаю...

Он помолчал несколько мгновений, затем вернулся к ней и сел рядом.

– Не придавайте значения этим пересудам. Они, безусловно, исходят, как вы правильно заметили, от эмигрантов, людей, которые ненавидят меня и всегда выдают желаемое за действительность. Русские не настолько безумны, чтобы из-за меня сжечь свой святой город. Кстати, еще до наступления вечера я пошлю царю предложение заключить мир! Но, несмотря на все, чтобы успокоить вас, я отдам приказ прочесать город густым гребнем. И я абсолютно спокоен... Сжечь этот прекрасный город было бы больше чем преступлением... ошибкой, как сказал бы ваш добрый друг Талейран! А теперь расскажите вашу историю.

– Это займет много времени.

– Не имеет значения! Могу же я немного отдохнуть. Констан! Кофе! Много кофе и пирожные, если ты их найдешь...

Стараясь излагать все ясно и по возможности кратко, Марианна рассказала невероятную одиссею, которую она пережила после Флоренции, ничего не скрывая, даже то, что затрагивало ее стыдливость. И в том, кто с напряженным вниманием слушал ее, она перестала видеть Императора и даже своего прежнего возлюбленного. Он был теперь только человеком, которого она любила прежде всем сердцем и к которому, несмотря на все его недостатки, сохранила глубокое уважение и подлинное доверие. Ей приходилось видеть его грубым, иногда безжалостным, но она знала также, что в этом гениальном человеке невысокого роста, чьи плечи несли груз целой империи, билось сердце настоящего дворянина, вопреки всему, что измышляли непримиримые эмигранты.

Поэтому же она без малейших колебаний открыла ему тайну князя Сант’Анна и почему этот знатный сеньор хотел иметь сына с императорской кровью; но хотя она и не колебалась, все-таки немного побаивалась его реакции. Однако ее сомнения быстро рассеялись.

Когда после небольшой остановки она хотела продолжать рассказ, она почувствовала, как рука Императора легла на ее руку.

– Я упрекал тебя тогда, Марианна, за то, что ты вышла замуж без моего согласия, – сказал он, машинально переходя на прежнее «ты» с той удивительной, глубокой нежностью, свойственной только ему. – Сейчас я прошу за это прощения. Я никогда не смог бы найти тебе супруга с подобными достоинствами.

– Неужели? Ваше Величество не шокированы? Должна ли я так понимать, что Ваше Величество считает...

– Что ты вышла замуж за человека исключительного, редкого. Надеюсь, это ты понимаешь?

– Конечно! Это сама очевидность. Однако...

На этом слове он встал, поставил колено на диван и взял ее за подбородок, чтобы заставить смотреть ему прямо в глаза.

– Однако что? – спросил он с не предвещавшим ничего хорошего металлическим оттенком в голосе. – Не собираешься ли ты случайно говорить мне еще о твоем американце? Смотри, Марианна! Я всегда считал тебя женщиной незаурядной. Я не хотел бы изменить это мнение...

– Сир, – испуганно воскликнула она, – прошу вас! Я... я еще не все вам рассказала...

Он оставил ее и отошел в сторону.

– Тогда говори! Я слушаю тебя...

Что-то изменилось в атмосфере, ставшей на некоторое время такой же, как когда-то. Наполеон снова стал ходить по комнате, но медленней, опустив голову на грудь, слушая и размышляя одновременно. И когда наконец Марианна умолкла, он обернулся и устремил на нее взгляд серо-голубых глаз, из которых снова исчез гнев.

– И что же ты собираешься теперь делать? – серьезно спросил он.

Она заколебалась на мгновение, ибо, сознательно умолчав о пребывании в Москве кардинала де Шазея, теперь невозможно признаться в намерении встретиться с ним в имении графа Шереметева. К тому же и без этого Наполеон мог посчитать отступничеством ее желание уйти к врагу.

Опустив голову, чтобы избавиться от его пронизывающего взгляда, она прошептала:

– Я думаю покинуть Москву... сегодня вечером. Мой друг Жоливаль укрылся во дворце Ростопчина. У него сломана нога, и в случае пожара ему будет трудно спастись.

– Куда вы направитесь?

– Я... я еще не знаю!..

– Ты лжешь!

– Сир! – возмутилась она, злясь на себя за то, что покраснела.

– Не кипятись! Я вижу, что ты лжешь, и ты это прекрасно знаешь. Просто ты хочешь броситься за казаками. Чтобы, невзирая ни на что, найти этого Бофора, которым ты увлечена до потери сознания. Неужели ты не отдаешь себе отчета, что он приведет тебя к гибели?

– Это неправда! Я люблю его...

– Достойная причина! Я тоже любил Жозефину, и, одноко, я прогнал ее, потому что я хотел иметь наследника. Я и тебя любил, тебя... Да, ты можешь улыбаться, но я любил тебя по-настоящему и, быть может, люблю еще. Однако я женился на другой, потому что эта другая – дочь императора, а основание династии требует этого...

– Это не одно и то же.

– Почему? Потому что ты воображаешь, что не выдумала эту любовь? Потому что ты считаешь себя женщиной одной-единственной страсти? Полно, Марианна... Не глупи! Разве ты не любила, выходя замуж за человека, которого по моему приказу гильотинировали в Венсенне?

– Он сам позаботился убить ту любовь. И то было просто детское увлечение...

– Да нет же! Если бы на месте того негодяя оказался достойный человек, ты бы спокойно жила с ним, не думая о других. Однако ты уже тогда видела сьера Бофора... А как насчет меня?

– Вас?

– Да, меня! Меня ты любила? Да или нет? Или ты разыгрывала комедию? В Трианоне? В Тюильри?

Она с ужасом смотрела на него, чувствуя, что теряет почву под ногами перед лицом такой безжалостной логики.

– Я надеюсь, – прошептала она, – что вы не верите в это. Да, я любила вас... до потери разума от ревности в день вашей свадьбы.

– И если бы я женился на тебе, ты была бы самая верная из императриц. Однако ты познакомилась с Язоном Бофором! Скажи мне, Марианна, можешь ли ты точно установить момент, когда ты заметила, что любишь его?

– Я не знаю. Это так неопределенно... Такое не случается сразу. Хотя... мне кажется, что я почувствовала это... на балу в австрийском посольстве!

Император покачал головой.

– Когда ты увидела его рядом с другой. Когда ты узнала, что он женат, значит, потерян для тебя. Это именно то, что я думал...

– Что вы хотите сказать?

Он коротко улыбнулся ей улыбкой, вернувшей ему его двадцать лет, и с большой нежностью обнял ее за плечи и привлек к себе.

– Ты – как все дети, Марианна. Они всегда желают того, чем не владеют, и чем трудней цель, тем больше желание. Из-за какого-нибудь пустяка они пренебрегают самыми красивыми, иногда очень дорогими игрушками и украшениями. И чтобы добраться до отражения звезды, сверкающего в глубоком колодце, они готовы рисковать жизнью. Ты похожа на них... Ты готова оставить землю ради отражения в воде, ради чего-то, чем ты никогда не овладеешь и что уничтожит тебя.

Она запротестовала, но не так пылко, как недавно.

– Он тоже... он любит меня.

– Ты сказала это тише, потому что не совсем уверена в этом, и ты права... Что он особенно любит, так это собственное изображение, которое он видит в твоих глазах. О, конечно, он по-своему может любить тебя. Ты достаточно красива для этого. Но признай, что он явил тебе плохие доказательства своих чувств. Поверь мне, Марианна, оставь эту идею. Откажись от этой пагубной любви... Ты должна перестать жить несвойственной тебе жизнью. Жить ради одного, забывая о другом...

– Я не могу! Я не могу!

Он ничего не ответил и отпустил ее, тогда как слезы засверкали на глазах молодой женщины. Он быстро подошел к стене, снял недавно укрепленный им портрет и подал его ей.