Взрыв нестерпимого зуда сдавил его растекающееся тело со всех сторон, сжал в трепещущий комок… и отпустил. Они, избранные, хозяева сущего, верили в него, зная все до мельчайших подробностей о Земле, о земной федерации, о всех веках ее существования, о разоблачении посланцев и наместников Черного Блага, о восстании, о войнах, о проникновении вползающих первыми… обо всем. Верили. И ждали. Ибо не словом вершилась воля владычествующих мирами. Верили. Ибо здесь, в Надпространственных Чертогах, не лгут.

— Игрою порожденные во мраке Черной Пропасти обретут же и погибель свою в игре не зримых ими! По записанному в Скрижалях наших: жди! и не уподобляйся в нетерпении и алчи пресмыкающимся во прахе пред тобою! жди Предначертанного, чтобы воплощаясь в последнем из оставшихся миров ипостасью своей, объять все сущее и внесущее, и сказать — я исполнил волю Твою и стал Тобою, Переустроитель Мироздания, во всех пространствах и измерениях! и нет больше света! есть лишь владения Твои! есть пастбища, в коих Ты господин! Так войди же плотью слуг Твоих и сынов Твоих в еще один мир! И предай, Всененавидящий и Всекарающий, нам силы для исполнения воли Твоей! И сними барьеры, удерживающие нас! И открой нам всемогуществом Твоим сквозные каналы, дабы явиться не тенями, но карающими перстами Твоими! И сокруши, о Великий Вель-Ваал-иехава-зорг, Губитель света, вставших на пути Твоем!

Гаам Хаад, облеченный и воскресший в роде своем, внезапно смолк, ощутив, как начинают пронизывать его здешнюю плоть пульсирующие психоизлучения тысяч избранных. Вот он, Голос! Они услышали Голос, пришедший из Океана мрака. И они приняли его. Значит, так тому и быть. Значит, Большая Игра состоится! Значит, он уловил Волю и вошел в Систему не случайно. Так и должно было свершиться. Оцепенение покинуло перерожденного Посланника и Владыку Гаа-ма Хаада. Он уже видел не своим, потусторонним взором, как восстают мертвецы в Залах Отдохновения, как вырастают причудливыми многомерными решетками во мраке кристаллы хрустального льда, как колыхнулся сам Океан тьмы, по коему утлой ладьей плывет Мироздание. Видел, как один за другим бесследно лопаются в черных непроницаемых толщах отвратительные, жалкие, ничтожно-беспомощные и непостижимо страшные пузырьки вздымающегося из глубин Пропасти света.

Отец повернул голову к матери ровно настолько, насколько смог, ему мешали вывернутые руки, каждое движение причиняло лютую боль.

— Не бойся, — проговорил он, еле шевеля пересохшими губами, — это недоразумение. Или дурацкий розыгрыш. Скоро все это кончится, и мы вместе посмеемся. Не бойся!

Он старался, чтобы голос звучал уверенно, хотя слова его были обычной утешительной ложью. И она знала об этом. Знала и молчала.

Шестиногие полумеханические твари сновали рядом, что-то подправляли, переделывали, замеряли, будто это не они прикрутили их с поистине нечеловеческой жестокостью к поручням внешней смотровой площадки. Это было невозможно, недопустимо! Но они приковали их к изъеденному Пространством железу, будто имели дело с куклами. Нет, розыгрышем здесь и не пахло.

— Они там, с ним, — проговорила мать. — Понимаешь, он там, с ними?!

— Они его не тронут, успокойся. Даже дикие звери не трогают детей.

— Эти совсем другие! Они хуже зверей! Они нелюди!

— Не надо делать преждевременных выводов.

— Смотри! Не-е-е-е-ет!!!

Он оглох от ее крика.

И чуть не закричал сам.

Один за другим из рубки корабля выбрались в Пространство три коренастые фигуры без шлемов и скафандров, в сероватых, перехваченных ремнями комбинезонах с короткими рукавами и штанинами, открывающими чешуйчатое тело. Головы были усеяны наростами, лица — неописуемо ужасны: трехглазые, с широченными носами, брыластыми многослойными щеками, множеством крупных отвратительных бородавок, и все это в обрамлении чешуйчатых пластин, свисающих с висков и затылка. Но самым страшным было иное, монстры отбрасывали на серебристую обшивку корабля ужасающие тени, совсем не похожие на них самих, искореженно-уродливые, рогатые, нервически трясущиеся, будто в болезненном припадке… это была невообразимая картина, от нее можно было лишиться разума. Глаза не выдерживали, не принимали этой жути.

И все же не она вырвала безумный крик из горла матери и сдавила сердце отца. Нет, совсем иное! У одного из монстров в страшной, когтистой, восьмипалой лапе был зажат их сын, их малыш! И на нем не было ничего!

Отец рванулся что было сил. Но лишь ослеп на миг от страшной боли в вывернутых суставах, глаза словно расплавленным металлом залило. Крик в его ушах не смолкал.

Когда зрение вернулось, он увидел, что ребенок цел и невредим, что его не разорвало в клочья внутренним давлением, что он не задохнулся в пустоте, не превратился в кусок кровавого льда… Он был жив, шевелил ручками и ножками, таращил на них большие серые глазенки.

— Вот видишь, — сказал он матери, — они не делают ему зла, они все понимают, у них есть силовое поле, оно прикрывает и его.

— Неважно! Главное, он жив! Видишь, он махнул мне ручкой, высунул язычок, он зовет нас к себе, видишь?!

Отец все видел. Но он видел и другое — киберы подогнали катер, развернули его соплами к поручням. И он все сразу понял. Это не игра, не розыгрыш. Тени монстров становились все ужаснее, они жили сами по себе, уродливо изгибались, трясли рогатыми головами, сверкали прорывающимися багряными, прожигающими глазками, бесновались… и заходились в непонятной, болезненной дрожи.

— Это конец…

Она отозвалась сразу. Она тоже все поняла.

— Ну и пусть! Пусть они сожгут нас. Главное, чтобы он остался жить! Понимаешь, главное — чтобы он!!!

Вырвавшееся из отверстий пламя дохнуло жаром в лица. Но это пока лишь казалось, скафандры защищали их, да и пламя было слабеньким, жалким. Они старались не смотреть на него, они смотрели на своего сына — такого беззащитного, такого невероятно живого на фоне черного, пустынного Космоса, в этой бездонной вселенской Пропасти, в которую падают все сущие миры.

А пламя становилось все сильнее. Теперь оно обжигало, лизало жаростойкую ткань скафандров, стекла шлемов.

— Прощай, — сказала она ему.

— Прощай! — ответил он. И снова рванулся из пут.

— Не надо, — попросила она дрожащим голосом, — не надо. Пусть видят, что нам наплевать на них!

— Ты права, — простонал он. Боль становилась невыносимой. — За нас еще отомстят! Я верю!

— Нет!

— Но почему?! — он еле сдерживался, чтобы не закричать. Казалось, пламя прожигало его тело насквозь. — Почему? Он выживет! Я точно знаю! Он выживет и вернется сюда. Он отомстит за нас! И это будет самая справедливая месть на свете! Гляди, он кричит!! Он зовет нас!!!

Но мать уже не видела своего сына, своего единственного ребенка. Дрожащие, бушующие снопы пламени заполнили жаром и огнем все вокруг, ослепили. Она уже не могла говорить. Она прохрипела, задыхаясь, стараясь удерживаться, сколько это будет возможным, на краю сознания, превозмогая боль, она прохрипела зло, не по-женски:

— И я верю! Он выживет! Но он не придет сюда мстителем, он не умножит зла… а если будет так, то ляжет на него мое, материнское проклятье!

Она не успела договорить — пламя наконец справилось с термостойкой тканью-металлопластиком. Вспучилось, вздыбилось, наткнувшись на живую плоть, словно взъяренный безжалостный хищник. И тут же пожрало ее, обратило в невидимый газ, растворившийся в Пространстве.

Она ушла всего на миг раньше.

Но он успел процедить, успел, умирая, сгорая в бушующем ослепительном аду, выдавить из стиснутого судорогой горла:

— Не проклят будь, но благословен! И воздай каждому по делам его! И не будет тебе покоя в жизни, не будет! Иди по следу врага нашего, мстящий за нас. Иди!

Нет, не слова вырвались из горла умирающего, лишь мысль — предсмертной мгновенной молнией промелькнула в мозгу.

И не исчезла, не пропала, не растворилась во мраке. Но воплотилась в Предсущем и Извечном, в Созидающем исполнителей Воли Своей по Образу и Подобию Своему.