Ответом ей было суровое, тягостное молчание.

— Вот так-то, мать вашу! — процедил Кеша и опустил лучемет.

Они медленно, будто ожидая подвоха, подошли к обугленным трупам рогатых тварей. Останки выползней были густо залиты студенистой жижей.

Кеша пнул сапогом ближайший труп, перевернул его, заглянул в выжженные глазницы. Сатаноид был мертв, однозначно и абсолютно мертв. Даже не верилось! Они все были мертвы, будто их всех изгрыз своими смертоносными клыками оборотень Хар. Но Хар никого не грыз, наоборот, он сам с недоверием и опаской обходил тела нечисти, помахивал своим драным хвостом, поскуливал.

— Стало быть, этих тварей можно бить! — сделал вывод Иннокентий Булыгин. — Еще как можно!

Он был доволен собой. И теперь у него появилась в жизни цель — хорошая, добрая цель, бить, давить эту поганую нечисть! И плевать он хотел на довзрывников! Плевать на всякие там барьеры… не они его вели, не они! только он сам! и никто больше! Кеша просто жаждал сейчас, чтобы в мозг его как бывало прежде проник мерзкий глас довзрывников, вякнул бы чего-нибудь. Ох, он бы и послал их куда подальше! так послал бы, что век не забыли б! А ну, давай только, попробуй! Но злокозненные и коварные нежити молчали. И Кеша со злости пнул сапожищем еще один обгорелый труп.

Что-то светящееся и извивающееся выскользнуло из-под выползня, юркнуло в потемки, в слизь и грязь, пропало из виду.

— Хар, держи гада! — выкрикнул Кеша и ткнул пальцем наугад.

Оборотень ринулся вперед и вниз коршуном. У него был особый нюх.

И уже через две минуты Хар держал в зубах бьющегося тонкого червя с красной просвечивающейся головкой и двумя выпирающими глазами, переполненными ненавистью. Хар ждал команды, чтобы перекусить гадину пополам.

Но Кеша не спешил. Он даже присел на корточки, всмотрелся в омерзительную тварь. Червь был разумным. Он уже видал таких. Да все руки не доходили. И Иван рассказывал в свое время про Пристанище, там таких было пруд пруди, в башке у каждого чудища, у каждой уродины, у каждого упыря и у каждого огромного монстра сидел эдакий жалкий и крохотный червячок с горящими глазенками. Сидел и управлял биомассой… Биомассой? Кеша призадумался. Может, это они самые и есть, властители мира, выходцы из преисподней? Вот тебе и раз! И это они, гниды поганые, взяли верх над сорока миллиардами землян, вооруженных такой мощью, что впору сотни галактик сжечь единым залпом?! И это они, глисты глазастые, называют людей низшей расой, предсуществами, амебами, слизнями?! Нет, неправда… Кеша вытащил из бокового клапана скафа сигма-скальпель.

— Брось его! — приказал Хару.

Оборотень с явным неудовольствием разжал зубы.

Червь выпал. И прямо на лету Кеша рассек его бритвенным лучом, рассек на две половины. Они тут же распались, но едва коснувшись жухлой листвы под ногами, слились, свились, срослись мгновенно… и полыхнуло сиреневым мерцанием, высветился словно пронзивший землю лиловый дрожащий туннельчик. И все исчезло.

— Зря! — посетовал Хар. — Надо было его убить.

— Будешь гоняться за каждым, — с раздражением просипел Кеша, — а их тыщи, едрена нечисть! Их не перебьешь, гадов.

Как в сказке — срубаешь, зараза, голову змеюке поганому, а взамен две новых вырастает!

И все же Кеша расстроился не слишком сильно. Главное, их можно бить. Бить во время их сатанинских бдений, во время их дьявольских молитв, когда они сползаются, цепенеют, когда на них изливается из иных измерений мерцающая лиловая сила, живая сила для них, страшная. Вот тогда они и беззащитны. Вот тоща с ними и надо иметь дело.

— Не горюй, Харушка, — Кеша потрепал оборотня по загривку, — на наш век нечисти хватит. Пойдем-ка восвояси! Навоевались мы сегодня.

За все эти долгие дни Иннокентий Булыгин, рецидивист, беглый каторжник и добрый малый, не повстречал еще во мраке, на почерневшей земле ни единой живой души. Это его печалило, наводило на грустные мысли. Но он был готов мстить в одиночку. Мстить до самой смерти.

Напряженное, всевозрастающее зудение не смолкало вот уже второй час Гаам Хаад, тайный владыка двуногих, терял самообладание. Ему обещали, что все будет как и прежде, что после обычных церемоний и проверок его введут в чертоги и выслушают, чтобы принять решение. Но сейчас творилось нечто неописуемое, тягостное и болезненное даже для него. Гаам уже и позабыл, когда он в последний раз принимал человеческий облик. Это было давно, перед самым бегством с Земли, после того, как Синклит, а точнее, все его действительные члены, приняв истинное обличье, расползались по своим черным дырам, чтобы покинуть обреченную планету. Они властвовали над ней в меру возможности, не переходя грани, за которой им самим грозило раскрытие и неминуемое наказание, казнь. Властвовали тысячелетиями… И вот пришел черед исполнения Предначертанного. И впервые за века их узнали, восстали на них. Гаам Хаад уходил последним. Уходил, чтобы вернуться.

Трепещущие в восходящих потоках инфернополей щупальца, неисчислимые заросли щупалец, будто пористые длинные водоросли колыхались в лучах заходящего Черного Солнца. Бесформенные тела хозяев предначертаний пульсировали, меняли цвета и объемы, раздувались и опадали, дрожали мелкой, нервической дрожью в такт то нарастающему, то стихающему сладостному зуду Приобщения. Утомительное и бесконечное наслаждение перетекало, переливалось в будоражащий, всеохватывающий экстаз. Избранные выходили за пределы Невидимого спектра, чтобы простереть свои всепроникающие обличия и ипостаси во все доступные измерения, ощутить себя целиком, воплотив в единый Черный Дух Невидимого Отца все свои разбросанные по мирам сущности и приобщиться к тому высшему и недосягаемому, что породило их, что дало им право быть избранными. И это было безмерным наслаждением.

Посланник Гаам Хаад мысленно, потаенно, чтобы не уловили психоволн другие, ругал самого себя. Он допустил недопустимое. Он перешел барьеры дозволенного. Слишком большая часть его слишком долго пребывала в облике двуногого. Он вобрал в себя больше, чем следовало бы от этих недосуществ, от именующих себя людьми… И вот первые признаки отступничества: ему нелегко здесь, он должен напрягаться, он — всесильный и всемогущий, облеченный властью над миллиардами…

Зуд стих внезапно.

И в тишине чуть не оборвалось сердце Гаама Хаада.

Он вдруг увидел себя парящим в самом центре проявившихся из Всеверхнего измерения предварительных чертогов Отца. Тысячи остальных избранных застыли мерцающей сферой вокруг него, в переплетениях колышущихся волокон мрака. Сейчас они, сыны Всеразрушающего, пронизывали его сущность насквозь. И они уже знали обо всем, как знали и раньше. Но они ждали его слова, слова вернувшегося Посланника, ибо слово принятого и не отвергнутого становится частью Слова Оттуда.

Хаад видел тысячами своих глаз во всех измерениях каждого из внимающих ему. И он знал — они ждут. Пора.

Мысль его открылась, породив в кривизну сдавленного, вывернутого гиперпространства Чертогов шипящий свист:

— Вы слышите меня, владычествующие мирами, всепроникающие и вездесущие, слышите и знаете, сколь чист я пред Вель-Ваал-иехава-зоргом, Всеуничтожителем! Но прежде чем открыть вам то, что известно всеведущим, и призвать к исполнению Предначертанного, братия мои во черном сиянии Великого Солнца нашего, восприимите покаяние мое! Ибо пал низко и грешен перед вами, дарователями Черной жизни, ибо проведя века, подобно иным посланцам Незримого в обличий живородящей двуногой твари низшей расы, проникся слабостью низших и утратил силу сильных! Виновен. И сознаю это, веря в милосердие ваше и сострадание! Тридцать веков незримо и неведомо для предсуществ обитали мы во Вселенной двуногих. Тридцать веков мы вели их путем, указуемым нами. И пусть Вселенная двуногих не самая великая и населенная средь сонмов вселенных Мироздания и Черных миров, но и на неё простиралась воля Высшего Разума, воля Всеразрушителя, Всевышнего нашего, а значит, и ей отводилось место в исполнении Предначертанного Извне. Верно ли слово мое?!