Как уже было сказано, Нил не развивает свое учение о заповедях с полной ясностью, однако это не ослабляет его настояний на том, что лишь в хранении заповедей Бога может заключаться истинное милосердие Божие. Главная добродетель состоит для него не столько в развитии кротости или чистоты сердца, сколько в усилиях сообразовать свою волю с волей Божией, всегда делая всё, что может быть угодно Богу.[63] Столь ясно виделось ему учение его Подателя Нового Закона, что любить Его значило для него творить Его волю. Поэтому на всем протяжении Устава Нила мы встречаем краткие фразы „храните заповеди“ или „живите по заповедям Его“, служащие краткими формулами пути совершенства. Его настояние на чтении, размышлении и изучении Священного Писания совместно с комментариями Святых Отцов указывает на важность, придаваемую им тому, чтобы знать каждую заповедь Христа. Его особый упор на непсис и на управление всеми помыслами для достижения непрерывной молитвы показывает его истовое желание познать волю Божию и всегда быть ведомым ею — волей, которая познается через тонкие внушения Святого Духа, направляющего очищенную душу.

[…………………………………………………………………………………….]

Освещение высших ступеней созерцания и мистических состояний у Нила является компиляцией, собранной из текстов трех его любимых авторов: Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова и Григория Синаита. Нам остается гадать: Является ли отсутствие упоминаний у Нила о его собственном молитвенном опыте следствием того, что ему не были даны эти высшие молитвенные дары (как это предполагает И. Кологривов[64])? Или же в этом было его великое смирение, тот дух кеносиса, который он унаследовал от своих учителей исихазма, Отцов-пустынников и Синайских исихастов? Чем ближе они продвигались к Богу в созерцании и непрерываемом соединении, тем более они делались смиренными и самоуничижительными, тем менее они были расположены говорить о скрытых действиях благодати в своих душах. Но мы должны помнить и о том, какова была цель Нила при написании своего «Устава». Он повторяет множество раз, что излагает не свои собственные идеи, которым он не придает цены, а стремится передать то, что святые и Боговдохновенные Отцы писали о «мысленном делании».[65] Выбор указанных трех Отцов отличает учение Нила о высших ступенях созерцания, но также характеризует и тот его личный идеал, которого он чаял достичь по Божией благодати. Этих Отцов можно назвать «Докторами» исихастской мистики в ее наиболее зрелой форме, ибо они осуществили синтез интеллектуальной мистики Евагрия и сознательного сентиментализма Макария и Диадоха. В особенности Исаак почитался и продолжает почитаться на Востоке как великий учитель мистической молитвы.[66]

Нил дает краткое описание мистического созерцания из трудов Исаака, где прослеживается влияние интеллектуальной «наготы» Евагрия, и это влияние оказывается весьма продуктивным:

когда бывает им неизреченная та радость, то молитву от уст отсекает, ибо умолкают тогда, сказал, уста, и язык, и сердце — хранитель помыслов, и ум — кормчий чувств, и мысль — птица скоролетящая и бесстыдная; и более не имеет мысль ни молитвы, ни движения, ни власти над собою, но направляется силою иною, а не [сама] направляет, и в плену содержится в тот час, и бывает в непостижимых вещах, а где — не знает.[67]

Нил следует и далее за учением Исаака, продолжая описывать это созерцание, однако уже не как молитву, ибо молитва была оставлена ради высшего блага. Разум пребывает в экстазе, каким его описал св. Павел: «Не знаю — в теле, или вне тела: Бог знает».[68] Ни одному человеку не ведомо, как назвать это состояние, которое нельзя описать в наших человеческих понятиях.

Когда душа подвигнется духовным действием к тому Божественному, через непостижимое соединение соделается подобной Божеству и просветится лучом высокого света в своих движениях и когда ум сподобится почувствовать будущее блаженство… когда, сказал он [св. Исаак Сирин], найдет на человека та сладость, кипящая во всем теле его, то кажется в тот час ему, будто не иное что Небесное Царствие, как только это … [И как он тогда ощущает,] любовь Божия сладостнее жизни и познание Бога, от которого рождается любовь, сладостнее меда…[69]

Что мыслит душа, находясь в этом восхищении-соединении с Богом? Здесь Нил прибегает к помощи Симеона Нового Богослова, мастера мистических описаний. Процитируем классическое описание исихастской мистики:

Говорит Симеон Новый Богослов: «…Посреди келлии на ложе сидя, вижу свет, которого мир не имеет; внутрь себя вижу Творца мира, и беседую с Ним, и люблю Его, и вкушаю, питаясь сладко единым [бого]видением, и, соединившись с Ним, небеса превосхожу; и это знаю достоверно и истинно. Где же тогда тело, не знаю». И о Господе говоря, сказал: «Любит же меня Он, и в Себя Самого принимает меня, и в объятиях сокрывает, — на небесах будучи, Он и в сердце моем, здесь и там виден мне». И тотчас Господу, пред лицом Его, говорит: «Это, Владыка, показывает, что я равен ангелам, и делает меня лучшим их, ибо для них Ты по существу невидим, по природе же неприступен — мне же видим совершенно и с природой Твоей смешивается существо мое». Описывая это, [апостол] поведывает, что око не видело, и ухо не слышало, и на сердце плотское [это] не взошло[70]. И в том побывав, не только не хочет [человек] из келлии выйти, но и во рву, в земле выкопанном, хочет сокрыться, «чтобы там, — говорит [Симеон Новый Богослов], — наедине, вне всего мира, созерцать мне бессмертного Владыку моего и Создателя».[71]

Нил увещевает тех, кто не получил таких мистических даров, не падать духом, слыша о подобном возвышенном опыте великих мистиков. Тот факт, что мы их не получили, не должен нас заставлять падать духом, говорит Нил. Надо возложить все упования наши на Божию благодать и наполнить себя желанием большего единения с Богом, храня в разуме нашем словеса Священных Писаний и размышляя о них. Таким путем мы убедимся в нашем собственном падении, в нашем недостоинстве, в котором мы погрязли. Но он и предостерегает, что мы будем обречены, если забудем о высшем достоинстве наших душ и окажемся поглощены мирскими вещами. Многие думают, что этот путь созерцания ныне невозможен для душ, он впору был для святых древности, но сегодня его найти — невозможное дело.[72]

Нил очень настаивает, что монах должен соработничать с Божией благодатью, и благодать будет всегда присутствовать там, где есть послушная ей воля. Главным занятием монаха должно стать освобождение от сует мира сего, усилия к избавлению себя от страстей, неусыпное хранение сердца от дурных искушений и постоянное исполнение заповедей Божиих в той полноте, какую позволяет познание. Важнейшим средством для «стражи сердца» должна стать постоянная молитва. И когда Бог в Своих замыслах так решит, монаху, верному заповеди Божией постоянно молиться, будет по благодати дарован высший образ молитвы.

Но не так это, не так! Невозможно для тех, кто по собственной воле предается страстям, не хочет истинно покаяться и поревновать о деле Божием и любит этого мира неполезные попечения. А тех, кто горячо кается, — всех милует Господь, и благодетельствует, и прославляет — тех, кто с любовью многою и страхом ищет Господа, и на Того Единого взирает, и творит заповеди Его.[73]