Так с благословения игумении мать Арсения стала ходить в келлию схимницы. Эти посещения вследствие разных духовных потребностей скоро стали почти ежедневными.
Убедившись, как благотворно действует на душу учение схимницы, Арсения отдалась ей вполне, как своей духовной наставнице. Немало пришлось ей при этом потерпеть разных оскорблений со стороны сестер и даже самой игумении. Думаю, причиной их была зависть. Как ни смиряла себя мать Арсения, как ни желала она быть никем незамеченной, она все же занимала исключительное положение в монастыре, и среди сестер, вероятно, немало было таких, которые сами искали сближения с нею. Разумеется, им не нравилось, что она не только обратила внимание на схимонахиню Ардалиону, но даже прибегала к ней за советом, как к духовной матери. Не понимая безусловной преданности, которую мать Арсения стала выказывать схимнице, они осуждали последнюю за ту власть, какую она возымела над нею. Некоторым не нравилось еще и то, что мать Арсения, не жалевшая ничего для схимницы, не зная, чем выказать ей свое расположение, взяла всю родную семью Ардалионы на свое попечение, воспитывала ее сирот-племянниц и помогала всем им своими средствами. Сама игумения была тоже недовольна таким сближением матери Арсении со схимницей, часто укоряла последнюю и не раз выговаривала самой Арсении.
Мать Арсения, ценя больше и выше всего спасение души и видя для себя несомненную пользу от слов схимонахини, терпеливо переносила все эти неприятности, не изменяя своих отношений к ней. Видя это, игумения сказала ей однажды: "Так как ты часто ходишь к схимнице, то уж лучше возьми ее к себе в келлию". С радостью приняла мать Арсения это слово, и на другой же день после обедни прямо из церкви с палочкой в руке старица Ардалиона перешла на жительство в ее келлию. Монашеское нестяжание Ардалионы было так велико, что кроме двух-трех духовных книг она ничего не взяла с собою.
С этого дня мать Арсения, не уповая больше на свои собственные подвиги, отдала вполне себя, свою жизнь, свою келлию, как и все, что имела, на волю своей наставницы. "Если я буду плохой послушницей, - говорила она, - то вы можете выгнать меня из келлии". И это были не одни слова. Мать Арсения, действительно, до самой смерти схимонахини сохраняла к ней глубокую веру и послушание, почти беспримерное в наше время, а между тем жизнь со схимонахиней была нелегка. "Нас не по легкой дорожке вели, и слово, полное духовной любви, не имело никогда покрова деликатности", - говорила впоследствии матушка.
С молодых лет работая над своим собственным сердцем, схимонахиня Ардалиона имела опытное познание сердца человеческого. Строгая к себе, она требовала безусловного подчинения от своих учениц. "Если делом не хотите исполнить слово, - говорила она некоторым, - зачем его и слушать?" Провидя в матери Арсении высокую избранницу Божьей благодати, она неуклонно вела ее по суровому монашескому пути. И надо было иметь особенную веру к слову наставницы, видеть пользу этого слова, чтобы, вполне отрекшись от своей личной воли, подчинить ее руководительнице, как добровольно сделала это мать Арсения.
Два случая ясно показывают взаимные отношения обеих. Желая отучить Арсению от всякой, даже ничтожной, земной привязанности, схимница однажды собственноручно порезала на куски небольшой вышитый коврик, который мать Арсения держала всегда около своей койки и которым она особенно дорожила. Этот поступок, казавшийся со стороны несправедливым, даже жестоким, мать Арсения перенесла с полным смирением и покорностью, видя в нем только заботу наставницы о спасении ее души. Другой раз Арсения, без благословения схимницы, подала нищенке полтинник. Схимница, находя, что такими щедрыми милостынями без особой нужды она как бы выделяла себя, возвышала над окружающими, опасаясь, чтоб через это не зародилось в ее душе высокоумие или тщеславие, с гневом укорив ее за своеволие, послала разыскать нищую и взять обратно данный ей полтинник. Много и других было случаев мудрого духовного руководства с одной стороны, глубокого смирения и послушания - с другой.
Вскоре после того, как схимница перешла жить в келлию к матери Арсении, к ней перешли и прежние келейницы схимонахини: Агафия Прокопьева и м. Рипсимия. Жизнь их текла мирным порядком. "Наша келлия не только монашеская, но и схимническая, - говорила Ардалиона. - Если монаху нужно иметь общение с другими только по крайней нужде, то схимнику и говорить даже, кроме этой потребности, не следует". Так в уединении, молитве, созерцании и полном повиновении старице жили они пять лет. Из посторонних редко кто приходил к ним. Если же кто из сестер и зайдет бывало, ее приветствуют, спросят о деле, но не угощают и ни о чем постороннем не разговаривают. Даже между собою они редко говорили: все жили безмолвною жизнью схимницы. "Эти годы совершенного духовного подвига и уединения я считаю лучшими годами своей жизни", - говорила впоследствии не раз мать Арсения.
По вечерам Арсения читала схимнице отеческие книги, причем последняя часто объясняла прочитанное и иногда так воодушевлялась беседой, что, слушая ее, мать Арсения не раз просила позволения позвать и остальных келейниц. "Мне совестно и прискорбно, - говорила она, - одной слушать такое дорогое слово; мне хотелось бы созвать весь мир, чтобы все, слушая и чувствуя силу этого спасительного слова, видели и наслаждались этим". "Ну и что же из этого будет? - отвечала ей на это схимница. - Слышали многие мое слово, но не приняли его к сердцу. Они слушают меня как приятную музыку, а исполнить мое слово не могут; без исполнения же они и не поймут его; ведь только то слово усваивается и понимается, которое исполняется, а иначе оно может быть поругано". Так, действительно, и случилось впоследствии. Вот в каких словах передает сама мать Арсения об этом в составленном ею жизнеописании схимницы Ардалионы. "Действия страстей самых тонких не могли скрываться от прозорливого ока матушки-схимницы. Указывая на эти страсти, живущие в сердце, она давала приходящим совет выходить из них (то есть из страстей), достигать чистоты сердца, чего единого ищет от нас Господь. Своим словом, как мечом, она действовала на душу ближнего, отсекая ее нечистоту, действовала и делом, ставя иногда в такое положение, что или надо отказаться от собственного самолюбия или другой какой страсти, или же потерять руководительницу. Не понимая ее высокого слова (высокого по своей духовности) и чувствуя необыкновенную муку сердца при отсечении прирожденных ему страстей, некоторые колебались в вере в руководительницу, считая то, чему она учит, несогласным с учением Церкви. Схимница, не придавая особой важности внешним подвигам, говорила: "Главною целью искания должны быть добродетели. А чтобы приобресть их, надо искоренить страсти и всю плотскую нечистоту: нелегко это - надо трудиться даже до смерти, надо подвизаться добрым подвигом даже до отречения своей души". Слово это было жестоко, а действие по этому слову еще жестче казалось тем, кто не хотел полного отречения от себя. Явилось неверие к самому слову, непонимание его, потом поношение его. Смутившеюся была одна монахиня К., смутившаяся по своей простоте, но смущение она передала всей обители. Горячей вере близких учениц никто не последовал, а смущение все приняли и все поверили ложному толкованию непонятого слова".
Может быть, это общее смущение было причиною того, что игумения Вирсавия запретила сестрам монастыря всякое общение с келлией схимницы Ардалионы. Глубоко скорбела мать Арсения о таком отчуждении сестер. Гораздо позже, в преклонных годах своей жизни, вспоминая об этом, она говорила одной из своих близких учениц: "Многие, слушая слово покойной схимницы и мое, принимали с радостью, но когда это живое слово начинало действовать по себе, когда приходилось на опыте, поступая по слову, бороться со страстями, находившимися в сердце, прежде даже незамечаемыми, тогда они бросали все, уходили и говорили: "Это учение еретическое, оно помрачает и отягощает". Они старались предать его забвению, входили в свою обычную жизнь и опять чувствовали себя легко. Скажи мне, можно ли назвать ересью учение, основанное на Евангелии и согласное со всеми отцами Церкви?"
