Между тем возле керосиновых лавок уже выстроились длинные очереди – давали всего по литру на человека. Сахар продавался по талонам – два килограмма в месяц. Зато театральные залы и кинотеатры были полны. Ставились оперы, комические оперетты, шли концерты, в театре Болгаровой давали «Еврейский вопрос», в «Бар-Кохбе» – «Акедат Ицхак»[53]. В Новом театре выступал ансамбль Боаза Юнгвица с участием Клары Юнг. Показывали «Ханче в Америке», «Жакеле – лжец», «Ой, Анна, останься», «Мадемуазель Оп-ля!». В кинотеатрах крутили фильмы с участием Веры Холодной, Полонского, Ивана Мозжухина и многих других известных артистов. Немое кино смотрели в музыкальном сопровождении.
Одним словом, жизнь кипела. В субботу вечером, 11 марта, в театре Ришелье состоялось собрание сионистской молодежи, куда пришло столько юношей и девушек, что далеко не все смогли попасть в зал. Шоэль, придя задолго до начала, едва сумел протиснуться внутрь, потеряв при этом несколько пуговиц. Обстановка в зале была торжественной. Одновременно звучавшие песни «В Пион!», «Клятва», «Воспрянем!» производили невообразимый сумбур.
Первым выступил Менахем Усышкин. Он призвал к объединению еврейской молодежи и сплочению ее под национальным знаменем, к активным действиям по заселению Земли Израиля евреями. Публика сопровождала выступление бурными аплодисментами. Студент Михельсон говорил о проблемах сионистской молодежи, призывал не только думать о Палестине, но и бороться за права еврейского народа в странах диаспоры, за объединение национальных сил, развитие национального творчества. Это выступление вызвало жаркие дебаты. Собрание закончилось пением гимна: все встали, и сотни молодых голосов с воодушевлением спели «Хатикву»[54]. Среди них звучал и голос Шоэля.
На следующий день Шульберги пригласили Шоэля к себе. Праздновали пятнадцатилетие Ханы. На столе было много чего вкусного. Особенно выделялись вишневая наливка домашнего приготовления и сладкие пироги, в которых знал толк работавший в пекарне хозяин. Шоэль принес в подарок великолепно изданный сборник сочинений Лермонтова, и надписал: «Хане Шульберг, с глубокой благодарностью».
Пройдут годы, и эти слова, когда-то показавшиеся ей странными, станут для Ханы огромным утешением… А пока молодежь шумно и весело праздновала день рождения. Шоэль видел перед собой одну лишь Хану. Кто может ответить на вопрос, почему он выбрал из всех именно ее, едва начавшую выходить из детского возраста? Как будто можно разгадать эту загадку – почему так бывает, что из многих девушек ты замечаешь только одну, ее живые глаза, излучающие теплый свет, ее милое лицо, звонкий смех, ее застенчивый голос с легкой хрипотцой?.. Словом, пришла Шоэлю пора влюбиться по-настоящему.
Он садится за пианино, пробует сыграть Моцарта, но руки сами переходят на танцевальную музыку. К счастью, одна из подруг именинницы тоже умеет играть. Шоэль с радостью уступает ей место, и вот уже звучит вальс. Шоэль подходит к Хане, их пальцы сплетаются, она смотрит на него. О, эта тайна, которую так сладко хранить, когда тебе всего лишь пятнадцать! Белый воротничок скрывает ее нежную шею, мягкие волосы слегка растрепались, она смущена, на щеках пунцовеет милый румянец.
Между тем население Одессы по горло ушло в общественную деятельность. Не проходило и дня, чтобы новые организации не заявляли о себе с той или иной степенью громкости. Например, новорожденное объединение трубочистов установило единый тариф – тридцать копеек за каждую прочищенную трубу. Еврейские организации также не сидели без дела. Бунд[55], сионисты-социалисты, Поалей-Цион[56], Еврейская народная партия, «Гистадрут»[57], всероссийская студенческая организация «Ха-Хавер»[58], объединение учителей, объединение евреев-военнослужащих, союз еврейских продавцов, организация любителей еврейского театра… – все они проявляли повышенную активность, суетились и ожесточенно спорили.
Появилась даже отдельная комиссия по выпечке мацы! Стоимость пуда обычной мацы (десять мацот – фунт) составляла тогда двенадцать рублей. Маца[59] высшего качества стоила в два раза больше. Комиссия постановила, что бедные семьи получат бесплатно восемь фунтов на каждого члена семьи.
В Одессе заработала спортивная организация «Макка6u»[60], куда Шоэль записался в группу для начинающих. Занятия проводились по три раза в неделю. Тренер объяснял по-русски, однако команды давал на иврите. Шоэль, сделавший свои первые шаги в спорте на площадке «Герцлии» под руководством Орлова, оказался одним из лучших. Через несколько недель его перевели в самую передовую группу. Так хорошо было после тяжелого дня надеть шорты, безрукавку, спортивные мягкие ботинки и бегать вместе со всеми по небольшому залу. Вскоре Шоэль начал тренироваться на брусьях, кольцах и других спортивных снарядах.
Учебный год в гимназии завершался, вскоре предстояли экзамены. Не все оценки Шоэля были отличными, но он знал, что и плохих не будет. Стояли погожие весенние дни, вода в море нагрелась, и 14-го мая Шоэль, Боря и Хана в первый раз отправились купаться. Этот день пришелся на воскресенье. Ребята расположились на каменистом берегу. Внизу пенятся легкие волны, весеннее солнце сияет в синем небе. Ветер разносит морские брызги, то затихает, то объявляется вновь – весна! Городской шум сюда не доходит, и слышны лишь гул прибоя и крики чаек. Море простирается до самого горизонта. Ребята скидывают с себя одежду и один за другим прыгают с большого камня в воду. В первый момент она кажется холодной, но одесситы Боря и Хана не боятся ни холодной воды, ни глубины. Да и Шоэль – неплохой пловец.
В купальнике Хана выглядит совсем иначе, чем в гимназической форме. Ее кожа еще хранит следы прошлогоднего загара. Все трое быстро плывут вперед и отдаляются от берега. Как хорошо на сердце! Для Бори это обычный воскресный день с его привычными радостями и книжными шпионскими страстями. Другое дело – Шоэль и Хана, не на шутку увлеченные друг другом. Девушка не в состоянии отвести от него взгляд. Они выходят из воды, мокрый купальник облегает статное тело Ханы, подчеркивает ее красивые формы. Ребята падают на песок под жарким солнцем, не жалеющим ни тепла, ни лучей.
Шоэль, как истинный «маккабист», вдруг ловко переворачивается и делает стойку на руках. Радость жизни захлестывает юношу. Пройдясь по песку на ладонях и перекувырнувшись, он ложится на горячий песок рядом с братом и сестрой. Все прекрасно в этом мире – и солнце, и море, и молчаливые камни, привыкшие покорно сносить удары волн. Шоэлю вдруг вспоминается Палестина, в памяти всплывают далекие образы, например, брюхатый, неугомонный Липсон, умевший разнюхивать секреты и проявлявший иной раз довольно крутой нрав. Как внезапно и неслышно он возникал перед тобой! А когда смеялся, на его толстых щеках появлялись ямочки…
А еще – учитель иврита, с гнусавым голосом и худощавым лицом, обрамленным жидкой бороденкой… И берег Средиземного моря, и золотистый песок, и огромные волны, не похожие на здешние. Да и чайки там вроде другие, и небо раскалено-синее уже в середине мая, в месяце ияр[61]. У Шоэля приподнятое настроение, его мысли улетают в далекую прекрасную страну, в гимназию «Герцлия», в пансион Липсона, он снова купается в той атмосфере братства, перед его глазами мелькают улицы Тель-Авива с их яркими вывесками на иврите.
Вот и кончился выходной день в Одессе, весна на солнечном морском берегу, в сердце, в песчинках, в криках чаек, в цветущих мимозах, в нежной цветовой гамме темнеющего неба. Завтра в гимназии он снова услышит плоские шутки Яремы.
