Какъ мы уже замѣтили, для этой работы, долженствующей лишь довести до конца дѣло позитивизма, необходимо имѣть нѣкоторое руководство. Тэнъ не скрываетъ, подъ какими вліяніями у него укрѣпилась идея этой, такъ сказать, позитивной метафизики. Онъ прямо называетъ Спинозу и Гегеля. Но въ какой мѣрѣ и что именно было усвоено Тэномъ? Вотъ что онъ говоритъ о Гегелѣ:

«Метафизики стараются опредѣлить верховный законъ, не проходя черезъ опытъ и сразу. Въ Германіи они пытались сдѣлать это съ героическою смѣлостію, съ высокою геніальностію и съ неблагоразуміемъ еще большимъ, чѣмъ ихъ геній и смѣлость. Однимъ прыжкомъ они взлетѣли къ основному закону и, закрывъ глаза на природу, пытались найти, посредствомъ нѣкотораго геометрическаго построенія, міръ, на который не посмотрѣли. Неснабженные точными обозначеніями, лишенные французскаго анализа, унесшіеся прямо на вершину громадной пирамиды, ступеней которой они не хотѣли проходить, они подверглись великому паденію; но въ этихъ развалинахъ и на днѣ этой пропасти, обвалившіеся остатки ихъ зданія все-таки превосходятъ своимъ великолѣпіемъ и своей массой всѣ другія человѣческія построенія, и полуразрушенный планъ, который можно въ нихъ прослѣдить, указываетъ будущимъ философамъ, своими несовершенствами и своими достоинствами, ту цѣль, которой нужно достигнуть въ концѣ, и тотъ путь, на который не нужно вступать съ начала» [7].

Въ этой яркой картинѣ очень хорошъ и совершенно справедливъ энтузіазмъ, внушенный Тэну германскимъ идеализмомъ. Обломки этой философіи (если кому она представляется въ видѣ обломковъ) дѣйствительно неизмѣримо превосходятъ своимъ великолѣпіемъ всѣ другія попытки философскихъ построеній. Какъ видно, эти обломки еще не забыты и до сихъ поръ дѣйствуютъ. Но нужно пожелать, чтобы каждый философствующій основательно изучалъ ихъ, а не смотрѣлъ на нихъ, хотя бы и съ уваженіемъ, но лишь издалека, какъ на памятникъ минувшей старины. Съ другой стороны, конечно, стоятъ всякаго вниманія и положительныя науки, «французскій анализъ» и «точныя обозначенія». Очевидная цѣль Тэна состояла въ томъ, чтобы соединить все это съ германскою метафизикою, сочетать Конта съ Гегелемъ. Но для такого дѣла нужно философское обсужденіе и обоснованіе, котораго у Тэна существуютъ лишь небольшіе зачатки.

Въ заключеніе приведемъ страницу, всего яснѣе излагающую его общій взглядъ:

«Тутъ мы чувствуемъ, что въ насъ раждается понятіе природы. Въ силу іерархіи необходимостей, міръ образуетъ единое нераздѣльное существо, котораго всѣ другія существа суть члены. На послѣдней вершинѣ вещей, на самой высотѣ свѣтлаго и недоступнаго эѳира, произносится вѣчная аксіома; и простирающійся въ даль откликъ этой творческой формулы составляетъ своими неистощимыми волнами всю безграничность міра. Всякая форма, всякая перемѣна, всякое движеніе, всякая идея есть одинъ изъ ея актовъ. Она пребываетъ во всѣхъ вещахъ, и никакою вещью не ограничивается. Вещество и мысль, планета и человѣкъ, нагроможденіе солнцъ и трепетанія какого-нибудь насѣкомаго, жизнь и смерть, горе и радость, — нѣтъ ничего такого, въ чемъ бы она не выражалась, и нѣтъ ничего такого, что бы выражало ее всецѣло. Она наполняетъ время и пространство и остается выше времени и пространства. Она въ нихъ не содержится, и они отъ нея происходятъ. Всякая жизнь есть одинъ изъ ея моментовъ, всякое существо Есть одна изъ ея формъ, и ряды вещей исходятъ изъ нея по несокрушимымъ необходимостямъ, связанные божественными звеньями ея золотой цѣпи. Безразличная, неподвижная, вѣчная, всемогущая, творческая, — нѣтъ имени ее исчерпывающаго, и когда открывается ея ясный и возвышенный ликъ, нѣтъ человѣческаго духа, который бы не преклонился, пораженный удивленіемъ и страхомъ. Этотъ духъ въ то же мгновеніе возстаетъ, онъ забываетъ свою смертность и свою малость; онъ по сочувствію наслаждается этою мыслимою имъ безконечностію и участвуетъ въ ея величіи» [8].

Можно видѣть изъ этого, что гдѣ сокровище наше, тамъ и сердце наше, что все, чему служитъ наша мысль, въ чемъ она полагаетъ цѣль своихъ исканій, становится для насъ какимъ-то божествомъ, такъ что можно обоготворять не только разумъ, природу, но и «аксіому».

Философскіе взгляды Тэна наложили печать на всѣ его произведенія. Рѣдко можно найти писателя, у котораго такъ ясно были бы видны на каждой страницѣ всѣ пріемы его мысли. Онъ даже старается выставить наголо тѣ логическія рамки, тѣ связи и формы, въ которыя вкладываетъ свое содержаніе. И вездѣ мы видимъ, главнымъ образомъ, эмпирика и аналитика. Онъ всегда ставитъ цѣлые ряды фактовъ, изъ которыхъ вытекаетъ извѣстное заключеніе, или которыми желаетъ доказать поставленное впереди положеніе. Онъ невольно уклоняется даже отъ единственнаго числа, а любитъ ставить множественное. Человѣкъ смертенъ — это выраженіе имѣетъ метафизическую форму; будетъ гораздо ближе къ опыту, если мы скажемъ: всѣ люди умираютъ, Петръ, Иванъ и пр. и пр.

Поэтому, всѣ писанія Тэна можно разсматривать какъ приложенія къ частному предмету его общихъ принциповъ. Его статьи по литературной критикѣ, его Исторія англійской литературы составляютъ приложеніе тѣхъ же самыхъ эмпирическихъ пріемовъ, какъ и лекціи объ искусствѣ греческомъ, итальянскомъ, нидерландскомъ. Все это блещетъ великими достоинствами, обширнымъ изученіемъ предмета, вкусомъ, остроуміемъ, точностію фактовъ и мастерствомъ легкаго и прозрачнаго языка. Но нельзя не признать, что эти писанія оставляютъ въ насъ, однако же, какую-то неудовлетворенность. Мы чувствуемъ, что они не подымаются до высшей оцѣнки произведеній поэзіи и искусства, и потому не возбуждаютъ и не воспламеняютъ въ насъ любви къ этимъ произведеніямъ. Каждаго поэта и художника авторъ разлагаетъ на его элементы и показываетъ намъ происхожденіе этихъ элементовъ. Можно подумать, что произведенія художества происходятъ какъ непроизвольныя сочетанія особенностей народа, страны, вкусовъ, нравовъ и обычаевъ даннаго времени. Въ чемъ состоитъ цѣльность художественнаго произведенія, его неисчерпаемая жизненность, и то его главное качество, по которому оно бываетъ намъ дорого, какому бы вѣку и какой бы странѣ оно ни принадлежало, — этого нельзя понять по изложенію Тэна. Анализируя, разлагая на части свой предметъ, онъ какъ-будто теряетъ изъ вида его единство, самую его душу. Тэнъ это самъ чувствовалъ и, чтобы спасти это единство, придумалъ теорію нѣкоторой связи распадающихся въ его мысли элементовъ. Онъ признавалъ въ каждомъ художникѣ господствующую способность и въ каждомъ произведеніи искусства — господствующую черту (chiaractére). Это ученіе, кажется, составляетъ прямую копію съ ученія натуралистовъ о подчиненіи признаковъ въ естественной системѣ организмовъ, Подчиненіе признаковъ есть очень важный вопросъ и для науки о мышленіи и для классификаціи предметовъ природы; но оно есть только внѣшняя черта единства, содержитъ только указаніе на внутреннюю единую жизнь предмета, а не исчерпываетъ этой жизни.

Пcихологическіе взгляды Тэна изложены въ его книгѣ De l'intelligence (1871), гдѣ дается психологическое объясненіе всей познавательной дѣятельности человѣка. Это та англійская психологія, основанная на ассоціаціяхъ и ведущая дѣло чисто эмпирически, которую у насъ нѣсколькими годами ранѣе (1867) сталъ проповѣдывать М. М. Троицкій въ своей книгѣ «Нѣмецкая психологія въ текущемъ столѣтіи». Опять нужно сказать, что книга Тэна представляетъ большія достоинства, и по выбору фактовъ, и по строгости и мастерству изложенія. Нѣкоторыя его выраженія стали даже ходячими, напримѣръ, что воспріятіе есть лишь правдивая галлюцинація. Онъ съ замѣчательной послѣдовательностію проводитъ принятыя имъ основанія. Такъ понятіе я у него вполнѣ обратилось въ нѣкоторую ассоціацію, и онъ часто говоритъ о «составныхъ частяхъ» я, о «новыхъ сочетаніяхъ», въ него входящихъ, наконецъ о нѣсколькихъ я, образующихся въ одномъ человѣкѣ.