— Только время теряем, — глядя вслед уходившему старику, недовольно проворчал Артемьев. — Не люблю я эту деревню. Одни лешаки тут.

— Почему же? — не согласился Александр. — Славный дедка. Жаль, что не дали ему договорить. Глядишь, что-нибудь ценное и почерпнули. Делать нечего, пойдем теперь в «петушиную резиденцию». Это, кстати, дом моей вчерашней знакомой.

Старушка, у которой Александр узнавал, как попасть на большак, мыла небольшую кадушку у крыльца своего дома.

— Здравствуйте, — поздоровался Ульянов. — Под соленья готовите?

— Здоров будь, — откликнулась она и, признав Александра, с подозрением покосилась на его погоны. — Ишь, оказывается, какой у тебя гардероб. А говорил: грибник!

Александр засмеялся, развел руками:

— А что же мне, бабушка, и по грибы сходить нельзя?

— Меня Матреной Ферапонтовной кличут, — назвалась старушка. — Можно и проще — Ферапонтиха. Так меня все тут величают. Привыкла, не обижаюсь.

— Мы из района. Ульянов моя фамилия. Следователь я, — представился Александр и указал на спутника, — а это товарищ Артемьев, начальник уголовного розыска. Мы к вам по делу.

— Да уж догадываюсь, что не свататься, — проворчала Ферапонтиха и, вытерев руки о передник, пригласила в дом.

— Ну, так какое у вас дело? — спросила она, присаживаясь к столу.

— Мы Федора Лукича Крутинина задержали, — начал Артемьев и сделал паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление его слова произведут на хозяйку дома.

— Слава тебе! — Ферапонтиха, просияв, перекрестилась. — Я ему, окаянному, не раз темяшила: гляди, Федька, отольются тебе мои слезы, Бог есть, он всем твоим злодействам бухгалтерию ведет, рано или поздно попадет тебе... По-моему и вышло!

— Что же он вам-то сделал плохого? — заинтересовался странным началом беседы Александр.

— А вот посмотрела бы я на тебя, если бы Федька твоих петухов перевел! — сварливым голосом вскрикнула Ферапонтиха и с обидой поджала губы.

— Зачем же ему понадобились ваши петухи? Ведь Крутинин, как я знаю, охотник, а дичь в здешних местах не перевелась еще.

— А его Потешка поприжал, — охотно пояснила Ферапонтиха. — А Федьку хлебом не корми, дай поохотиться. Ну, а Потешка — егерь, стало быть, законник. Двоим им в лесу завсегда было тесно. А в последнее время он Федьке проходу не давал. Федька — в лес, тот — за ним. Вот Федька и пострелял двух моих крикунов.

— Так это ж подсудное дело, вы заявляли? — сурово спросил Артемьев.

— Вы что, стану я с Федькой судиться! С ума еще не сошла. Он ведь почему петухов пострелял-то? Раньше притащит из леса куропатку или глухарку — соседские мальцы тут как тут: потрошат, варят, жарят, а Федьке — ему своих сорванцов бог не послал — праздник, королем по двору вышагивает. Радуется, что вокруг него такой муравейник. А тут для него совсем худые времена пришли, нечем стало мелюзгу потчевать. Ребятишки сейчас не больно много мясного видят, сам знаешь... Вот он моих петухов и перевел. Да еще ругается, что я жадная, сама не догадалась ребят курятиной угостить. Кому ни пожалуюсь, все смеются: «Не последние петухи у тебя, не загрустят куры, будут нестись», а Федька стращает: «Станешь глотку драть, я и тебя на вертеле зажарю».

— А мог бы ваш сосед человека убить? — сделав ударение на словах «мог бы», спросил Александр.

— Очумел что ли? — с испугом воскликнула Ферапонтиха. — Да ни в жизнь! — она истово перекрестилась. — Одно дело петуха подстрелить, другое — человека. Я же сказала — душевный он...

Артемьев выразительно покосился на Ульянова, украдкой покрутил пальцем у виска и прихлопнул ладонью по столу:

— Нам пора. Бабушка все сказала...

— Постой, — попросил его Александр, видя, что Ферапонтиха спрятала руки под передник, всем своим видом показывая, что настроилась на продолжительную беседу. Она выждала несколько мгновений и, уловив в глазах Александра интерес к своим словам, сказала:

— Дружба промеж ними была.

— Это между кем и кем? — уточнил Артемьев.

— Заготовитель этот захаживал к Федьке...

— Вот как!

— Ну, не то, чтобы очень дружили, а так... Дремин, как я подмечала, навязывался Федьке в товарищи. Тот же по своей деликатности не отваживал его, но и к себе не приближал.

— Почему ж так? — снова уточнил Артемьев.

— Дремин-то все про деньги кудахтал, хвастал где что приобрел, а Федору это было неинтересно. Никогда он барахлом не интересовался. Раньше, когда зарабатывал, в долг деньги людям отдаст и не спрашивает. Вот в дому у него и нет почти ничего. Насте обновы покупал, да разные там статуэтки, книги, конешно, а как ее не стало — на все рукой махнул...

Старуха говорила много, но опять ничего полезного, кроме того, что Федор — человек душевный, Артемьев с Ульяновым для себя не узнали. Прямо на вопросы она не отвечала, а начинала издалека. Казалось, ее рассказам конца не будет.

— Я сейчас в обморок упаду, — сжав зубы, признался Ульянову Артемьев. — Говорит и говорит, а все без толку...

— Почему, бабушка, — обратился он к Ферапонтихе, — Дремин все же к Крутинину ходил, если Федор Лукич заготовителя не жаловал? Никак я этого не пойму.

— Что ж тут, милый, непонятного? — в голосе Ферапон- тихи задрожала обида. — Известно, Дремин не любил у себя бумажки держать, в вещи вкладывал, в золотишко... Так, мол, надежнее. Вот на кортик Федора и зарился. Все просил продать. За кортик многие Федьке деньги большие давали, а он отвечал: «С голоду помирать буду, не продам! Он мне жизни дороже».

— Что это за кортик такой, откуда взялся? — заинтересовался наконец Артемьев. — Вы его видели?

— В руках держала, — похвасталась Ферапонтиха. — С войны его Федька привез. Ножны из золота, а на ручке камушки драгоценные, говорят... Красота, словом... Дремин, я думаю, надеялся Федора уговорить кортик все же ему продать. Но тут они поссорились крупно. Я только конец разговора прихватила и что к чему не разобрала. «Дурак ты первостатейный, — сказал Федька Дремину. — Если мог ты такое подумать, чтобы ноги твоей у меня больше не было!» Повернулся к гостю спиной и пошел к себе в дом, а я — к себе. На другой день узнаю: оказывается, егерь их намедни в лесу стреножил, вроде бы лося они завалили... Только я так считаю: не стрелял Федька лося. Никогда на лосей не охотился, жалел животину, не то что птицу глупую...

— Вчера вы сказали, что Дремина «порешили» не из-за денег, — напомнил Александр.

— И сейчас то же скажу! — задиристо ответила Ферапонтиха.

— А какие-нибудь факты в подтверждение своих слов привести можете? — «закинул удочку» Артемьев.

— Факты? — озадаченно переспросила хозяйка. — Фактов-то у меня и нету. Так, одни догадки...

Однако делиться своими догадками с гостями она не стала.

— Что ж, Матрена Ферапонтовна, и на этом спасибо, — поблагодарил ее Александр. — А если все-таки надумаете рассказать нам что-то, милости просим в сельсовет.

— Не надумаю, — перебив его, твердо заявила Ферапонтиха. — Не хочу грех на душу брать...

Выйдя от Ферапонтихи, Александр предложил Артемьеву побывать на косогоре.

— Эх-ма, красотища какая! — ступив на вершину, воскликнул Артемьев. — А мы все бежим, остановиться, поглядеть вокруг некогда...

Внизу, уходя до самого горизонта, шумел синий лес. Солнце уже поднялось высоко, но небо было еще глубокое, не размытое жаром дневного зноя.

— Надо бы почаще на природе бывать, — задумчиво продолжал Артемьев, — красоту земли не видим, вот и человека понять не можем. — Но уже в следующую минуту он, как будто устыдившись своих чувств, грубовато сказал: — Намучаемся мы еще с этим Крутининым, вот увидишь. Задаст он нам работы. М-да...

Ульянов кивнул, потом приложил ко лбу руку козырьком:

— Вон, смотри.

Слева, за лесной косой, виднелось колено большака. По дороге мчался «газик».

— Наш, милицейский, — определил Артемьев. — Карычев, наверное, катит... Теперь, старик, ты меня убедил. Преступник мог видеть Дремина... И самый короткий путь к тропе именно отсюда.