Поэт открывает окно, через которое в комнату проникают маски. Мы снег. Мы кружимся покуда дует ветер. Во сне В деревья, в окна, в стены головой. С небес По лесенке спускаясь винтовой. Свой блеск Навек теряем в отраженном свете. Мы снег. И наша жизнь лишь взмах крыла над пропастью. Мы — снег. И взлеты — это все равно падения. Нас нет — Мы просто чье-то белое видение. На свет, Как будто ночью мотыльки, торопимся. Мы — снег. Мы друг от друга закрываем звезды. Мы — снег. Но кто-то верит вто, что звезды есть. И мы, И мы их замерзающие слезы — Зимы Мерцание, смятение и месть. Мы — снег. Что любим мы, во что мы верим слепо? Мы — снег. И разве перед звездами в ответе? Мы — снег. Наш вечный скорбный дух — холодный ветер. Мы — снег. Увы, мы слишком тяжелы для неба. Когда в бескрайнем шествии зимы Скрывают сумасшествие умы, Как место отыскать и в том и в этом? Не быть поэтом или быть поэтом — Как будто в этом воля есть моя! На окнах нарисованная вязь Имеет ли логическую связь Помимо той, что мы ей придаем? Но в мире пребывающий своем, Иные контуры в окне увижу я. Как будто чистые тетрадные листы, Покуда не исписаны пусты? Как будто ей, бумаге, все равно Какое слово — например «окно» — И где и как начертано оно? Возьмем «окно» напишем на окне. Где, на поверхности оно или на дне? Что более окно, само окно иль слово, Которое мильоны окон отразить готово, А это, настоящее, одно? Возможно ли поверить в то, что где-то Пересекаются мир слов и мир предметов, Где слово превращается в предмет, Где беспредметных слов в помине нет, А так же бессловесных нет предметов? Как страшно начертанье слова «Я»! В котором из миров искать себя? Один черкнет — не поведет и бровью, Другой папише г собственною кровью, И кровь его пойдет бродить по свету. Ну вот и мы до сути добрались. А суть не в том, каков тетрадный лист, И даже более того — не в слове, А только в том, что написалось кровью На камне, на бумаге, на окне — Уже имеет отношение ко мне. Кто кровью пишет — только ли стихи! — И отделяет чепуху от шелухи, Неужто сам не замечает риска Не отличить поэмы от расписки И договор со мною заключить? При этом ничего не получить. Но я хочу открыть тебе глаза, Чтоб ты, со мной судьбу свою связав, Знал, что гораздо больше обретешь, Чем потеряешь и вовеки не найдешь. О да! Вот это будет договор. Каких никто не видел до сих пор! Я дам свободу образам твоим, До дна попятным только нам двоим. Кто, как не я, способен оценить, Как стих поет и как строка звенит, Как вязь тонка значений точных слов И как ярка потраченная кровь! Полночный алый глаз совы И звезд кровавое смешение, Наш мир заверчен на крови — Пролитии, проклятии, смешении. За хлеб спасибо и за кров, Что родились мы и рожаем И пашу плоть питает кровь Горячая, чужая. Каким богам отдать поклон За то, что мы живем по правилам, За этот праведный закон: Кровь проливай да и проваливай! Твой век решит судьбу твою Не разгадать с какою целью. Быть может, кровь отдашь в бою, А может быть, в постели. Война и плотская любовь Тебя научат с детства, Что всех иных ценнее кровь Из собственного сердца, Что можно заслужить покой И камень к изголовью. Навеки в памяти людской Лишь тот, кто пролил много крови! Поэт в кресле. Маски пляшут вокруг него. 1-я маска. Это моя койка! Освободите немедленно! 2-я маска. Вся ваша грамматика, извиняюсь, проституция! 3-я маска. Кто ты такой? Кто произвел тебя на свет? 4-я маска. Отнять у него надежду! Он не приносит пользы! 5-я маска. Все наши мысли — глупость, если не преступление. 6-я маска. Самый большой недостаток всех времен — собственное достоинство. 7-я маска. Примитив! Рядовой экземпляр! 8-я маска. Пока он среди нас, он — в аду. 9-я маска. Сей человек, возомнивший себя духовным, предастся суду толпы!
Маски с визгом бросаются на Поэта. 10-я маска. Сорвать! Сорвать с него маску! Поэт вырывается из круга масок на авансцену. Что ценного осталось в этом мире? Все покупается не деньгами, так лестью, Не лестью — так обманом. Хлам престижен! Кто мнением толпы затравлен и пристыжен, И как меняется понятие о чести От уровня дохода, службы и квартиры! И, перейдя в разряд вещей никчемных, Обожжена брезгливостью, презреньем, Душа моя другую ищет душу. Но все спешат, никто не хочет слушать. И одиночество мое — проклятье и спасенье, Ведь душу людям продавать страшней, чем черту. |
