— Это что, будет роман из современной жизни? И не про времена освоения? И не про Гражданские войны?
— Из современной, разумеется! Это модно. Он будет спасать героиню. Ее похитят злобные…
— Фи.
— А потом они окажутся совсем не такими злобными!!!
Еще бы я знала, что такое этот «Семилистник». Эмблема — семь разноцветных листочков, растущих из черного кружочка. Семь добродетелей на страже мира и спокойствия. Семь поверженных грехов. Семь признаков рода людского: чистота помыслов, чистота телесная, чистота сердца, чистота от гнусной волшбы одних и чистота от машинной безупречности других, чистота служения Республике людей, чистая радость победы.
Ментовка местная, попросту-то. Серые братья, хоть и разноцветные все. Он-то — из них ведь, из Ордена.
Дошла, положительные менты глючатся.
А ведь положительный. Квадратная челюсть, большие руки (это не субтильный герой романа). Излучает железобетонную уверенность в своей правоте — и ведь, как правило, оказывается правым. Силовик, однако.
Только вот — ненавидит ведь этих, полупрозрачных, всеми фибрами. И переубедить его нельзя никак и ничем — нечисть есть нечисть и ее давить. Аргументы не действуют.
Почему он кажется мне хорошим при всей его кошмарной упертости?
Может потому, что мультики любит?
«Мы живем в мультфильме. В анимешном сериале. Все совпадает — простые и преувеличенные эмоции, несколько сюжетных линий… Это мультик. Чужаки, Машины… неправдоподобный мир. Такого не должно быть! — Ты живешь в этом мире. Как это не должно? — Не должно. Я охотился на них ночами — три года. Они невыносимы. Я дрался с ними. И еще дерево это… — Какое дерево? — Ну на площади: дерево стоит, никогда не замечала? Перед мэрией? Я его в детстве боялся. — Почему? — Мне всегда казалось что оно… живое. И старое очень… всех помнит. Бррр… — А мне оно нравилось всегда. Пахнет весной хорошо. — Пахнет — да. Но оно древнее… чужое совсем. — Решилась положить руку на руку. — Не понимаю… — И не надо».
Осень наступала стремительно и жутковато. Сюжет застопорился. Ночные разговоры таксистов были интересней — ежедневное шоу. После ночной смены мы уезжали на такси, через подсвеченный разными цветами центр и слушали их переговоры:
— Первый, первый, ты где?
— Татьян, куда ехать-то?
— К Вымпелкому заказ.
— Йееехх, прокачу!
— Первый, первый, ты где?
(Тверская, горящая огнями вывесок и безлюдная)
— Татьян, я у арки этой гребаной. Пусть выходят что ли.
— Кто на Марьино? Ребят, кому ближе всего — на Марьино через полчаса?
— Не выходит никто… я уже тут десять минут торчу.
— (с тоской) Первый, первый, ты заснул? Кто на Марьино? Вась, тебе с Орехово?
(Грандиозный ночной Кремль, не темно-красный как днем, а розовый — большая красивая игрушка)
— Не, не поеду, я уже не там…
— Первый!
— А? Я тут, Танюш…
(Наконец родное шоссе)
— Ты спал что ли, первый?
— Не, ну Танюш, ну ты чего?
— Короче, я отсюда нафиг поехал, нету тут никого…
— Ну езжай…
И пишутся стихи в дороге. Так себе стихи, разве что для прозы сойдут.
Перейти на работу попроще, поближе к дому. Сменить духи.
Запах дыни на мяту с перцем, полынь, арбузы.
И уехать на дачу осенью. Во Владимирские, к примеру, Мхи.
Разгребать там сырые листья и мучить тихонько музу.
Не мечтать ни о чем. На клеенке пить черный чай,
Заедать бутербродом с сыром, вареньем, медом,
И по кругу гонять пластинки. Ноябрь — не май,
Лишний раз из дома не выползешь на природу.
Если выйти — по глине желтой, по лужам — вдрызг
Прямо в мокрые травы, на берег речушки малой.
Наблюдать за течением серым без слезных брызг.
Осень быстро пришла. Чернела. Седою стала.
И навалится сверху вечер, накатит тьма,
И опять по тропинке скользкой — домой, как в гавань.
…Скоро станет белее и проще. Придет зима,
И в спокойствие мы завернемся. Как в пух. Как в саван.
Итак, сюжет застопорился. Дерево зеленело. Полупрозрачные затевали какую-то кознь, и тревога носилась в городе: в воздухе, напоенном ароматом бензина, скользила вечерами по мокрому от дождя асфальту, отдавалась жаром в висках и короткими ударами сердца. У героини случилась любовь, и она счастливо растворялась в городе, и слушала соловьев ночных сигнализаций, и целовалась на вечерних бульварах. У меня любовь закончилась, и остатки ее першили в горле, сводили горечью скулы. Ночные скользящие машины но ночам говорили на разные голоса:
— Тань, черт тебя подери, куда мне ехать-то?
— Вась, приятного тебе аппетита, но тебе ехать на Островную.
— Кому в Лужники быстрее всех?
— Первый, первый, где ты опять?
— А? Танюх, да тут я, тут! На Сокол еду.
— К казино «Герань» кто едет? Казино «Герань», двадцать минут, кто успевает?
— Ребят, кто к казино? Двадцать минут, казино «Герань».
— Так, казино отменяется, им нужен мерседес. Кто на Алтуфьево через час?
— Тань, они выходят или как? Стою под боулигном!
— Под каким? Их там два.
— Ну епрстс…
…И кружат, кружат ночные дороги. Бульварное, Садовое, третье, МКАД. Два часа ночи. Три часа ночи.
Как много народу не спит в это время: сияет огнями заправка, проносятся мимо круглосуточные палатки с ровными рядами пива и коктейлей за грязноватыми стеклами. Бродят люди в оранжевых жилетах по обочинам дорог. В домах горят окна. Через двери метро видна женщина со шваброй.
Всем им страшно и неуютно.
Проезжаем мимо странных ночных зданий: огромная стеклянная коробка, и через ее стены виден большой, подсвеченный радугой экран с непонятными, но яркими изображениями.
Дом темно-фиолетового оттенка, весь в каких-то квадратных выбоинах и черных потеках — компьютерная игра вживую, даже чьи-то красные глаза из-за угла блестят.
Готическая громада Универа: в черных шпилях, шипах, оскаленных химерах, крестах и розах.
Впереди разгорается. Северное сияние, белое небо, сполохи. Три часа ночи, светло как днем. Стадион.
Черный колизей, над которым сияют четыре невыносимо ярких минарета. Нечеловеческое, немыслимое зрелище. Стадион ухает раскатами на всю улицу, машина содрогается от ужаса. Что кричат неясно — то ли «гол», то ли «Долой».. Долгое «о».
Ежусь. Не из этого мира картинка, из того — с деревом.
Там тоже ночь.
Царство машин и полупрозрачных, ночное время, нечеловеческое — не место человекам в этом жутком, оскаленном городе. Переливается радужным и злым небо. Полыхает розовым. Мутно переваливается по небу луна. Тревога давит и расплющивает душу. Кому-то плохо сейчас, ты же знаешь, что кому-то плохо. И не помочь никак и ничем. В работу — как в омут. В скорость — как в омут. По Великому Кольцу. Разгоняемся. 100 миль в час. 110. 120. 150. Поворот — сто сорок, тормоза возмущенно хрюкают. Плевать. Сто девяносто. Чем может плевать Машина? Двести. Быстрее, еще быстрее, забыть обо всем — о Ночных Охотах (сюда, на кольцо двуногие демоны не вылезают), о том, что завтра наступит смерть — плевать опять, смерть — это просто когда ты разгонишься до тысячи миль и взлетишь. Быстрее. Купол мира проворачивается вокруг, и огни фонарей давно слились в ровные светящиеся полосы, и мотор начинает кашлять и задыхаться, потому что пока рано, пока еще не взлетел. Плевать. 250, предел. Начинает светлеть. Рассвет. Последний рассвет.
— Девушка, понимаете, мне нужно заблокировать телефон. Обязательно! У меня жена телефон украла и сейчас бегает по городу, звонит любовнице!!!
