Утро было таким же, как и двести двенадцать предыдущих, за одним исключением: в голове, где-то слева, возникло очень странное ощущение – словно там заперт рой жужжащих пчёл. К слову, этот звук-ощущение совсем не мешал, наоборот, такое даже приятно. И ещё – она никак не могла вспомнить, что же происходило вчера вечером, словно этот участок памяти кто-то замазал чёрным, причём краски явно не жалел – отрезок времени с начала тренировки по квиддичу и до сегодняшнего утра отсутствовал полностью.

Просыпаясь раньше всех, обычно она позволяла себе ещё минут пятнадцать полежать с закрытыми глазами, вслушиваясь в лёгкое шуршание ветерка, запутавшегося в кисточках, свисавших с полога кровати, в мягкое, едва слышное дыхание соседок по спальне и, если повезёт – в тихий щебет семейства стрижей, поселившихся высоко над окном и ещё не проснувшихся настолько, чтобы отправится на охоту.

Сегодня лежать не хотелось. Откинув в сторону одеяло и спустив ноги с кровати, Гермиона поёжилась от утренней прохлады и зевнула, прикрыв рот ладонью. Пушистые старенькие тапочки-зайцы, как и всегда, покорно лежали на полу. Не глядя, она обулась и, позабыв даже заправить постель, что обычно всегда делала сама, отправилась чистить зубы.

Когда Гермиона вернулась в спальню, Лаванда и Парвати уже проснулись. Не обращая на них никакого внимания, взяла с прикроватной тумбочки приготовленные ещё вчера учебники, пергамент, чернила и перья, и совсем было уже собралась уходить, как вдруг замерла, услышав фразу Лаванды:

— Говорю тебе, он хотит быть только со мной – сам так и сказал, ещё вчера, после завтрака!

«“Хочет”, а не “хотит”, — машинально подумала Гермиона, чувствуя странное удовлетворение, — речевая ошибка при чередовании согласных…»

Спустившись по лестнице, она прошла к любимому креслу у незажженного сейчас камина, и раскрыла учебник трансфигурации на сегодняшней теме, решив почитать, пока Гарри и Рон спустятся вниз. Странное жужжание в голове потихоньку усиливалось…

Она успела прочесть уже половину главы, когда на лестнице послышались чертыхания Рона и насмешливый голос Гарри, отвечавшего ему.

— Не-ну-надо-же-так! — тараторил Рон. — Я-скоро-честное-слово-прокляну-этого-белобрысого-нахала-достал!!

«Начисто отсутствуют знаки препинания, — отметила Гермиона, не отрываясь от чтения, — что влияет и на восприятие смысла фразы».

— Расслабься, Рон. Малфой специально пытается разозлить тебя, чтобы ты чаще отвлекался от ворот. Не обращай внимания!.. О, Гермиона, ты уже здесь? Пошли на завтрак, я голоден, как стадо гиппогрифов!

«Несколько избитое сравнение, но в целом неплохо», — подумала она, пряча учебник в сумку и поднимаясь из кресла. В это же время к выходу из гостиной потянулись на завтрак остальные студенты, и, пока все добрались ко входу в Большой зал, Гермиона успела услышать и заметить в разговорах гриффиндорцев пару десятков ошибок словоупотребления, несколько грубых жаргонизмов и ещё кое-что по мелочи.

За завтраком, сидя на обычном месте рядом с Джинни и рассеянно отвечая на её вопросы – почему-то о самочувствии, она услышала, как сидящий чуть поодаль Кеннет Таулер громко шепчет Патрисии Стимпсон[1]: «Твои глаза, словно прекрасные синие омуты, затягивают меня, твои волосы словно шёлк, такие же гладкие…»

«Какие жуткие штампы! — поморщилась Гермиона, отворачиваясь, — этот стиль уже ничто не спасёт…»

Жужжание в голове всё усиливалось, переставая быть приятным.

Уроки прошли ужасно. Оказалось, что профессор Биннс не только совершенно неразборчиво бубнит, но и употребляет настолько архаичные и пафосные выражения, описывая достижения магов прошлого, что от этого буквально тошнит. Чего стоила хотя бы фраза: «Поелику же он был велик и могуч, то и равных не было сему мужу!», произнёсённая, для разнообразия, столь громко и чётко, что проснулся даже неизвестно когда пришедший на чужую лекцию и сейчас мирно дремлющий на задней парте МакЛагген, которого вообще-то «бомбардой» не разбудишь. Впрочем, и тщательно записывающая лекцию Гермиона не поняла, о каком именно «великом и могучем муже» шла речь.

Профессор Флитвик совершенно произвольно менял порядок слов в предложении, часто переставляя глаголы в конец, чем живо напомнил одного маленького зеленокожего персонажа фильма, который как-то смотрела её помешанная на фантастике кузина… Помимо этого, рассогласование времён даже в одном предложении преподавателя Чар тоже нисколько не смущало.

Профессор Бабблинг, великолепно разбиравшаяся в древних рунах, допускала ужасные логические нестыковки и ошибки, когда дело доходило до того, чтобы обычным английским записать на доске задание: «Сделать упражнение номер три, которое делалось вчера, но иначе, чем мы будем делать в конце года». И как это понимать?!

Со страхом Гермиона ждала сдвоенного урока Трансфигурации – неужели предстоит разочароваться ещё и в профессоре МакГонагалл? Но заместителю директора пришлось уехать в Министерство Магии, кажется, по вопросу приведения учебных планов в соответствие с новым курсом в образовательной политике. В итоге один урок Трансфигурации заменили Прорицаниями, которые она не посещала принципиально, а второй отменили вовсе.

Жужжание в голове перерастало в боль…

К концу урока Прорицаний, который Гермиона просидела в библиотеке, листая справочник по минералам, голова разболелась ещё сильнее, а ведь нужно было ещё сделать уроки на завтра, проверить конспекты и заданное Гарри и Рону, поискать… На этом она остановилась, поймав себя на мысли, что единственное, чего ей по-настоящему хочется – выйти на свежий воздух.

Поэтому, когда в библиотеке появились задыхающиеся от хохота Гарри и Рон, перечислявшие друг другу новые виды «страшной и ужасной предсказанной смерти», она повела их к выходу из замка. По пути едва удалось избежать встречи с Филчем, шокировавшим Гермиону обилием в речи рваных, неоконченных, бессмысленных фраз. Мелькнула странная мысль, что Миссис Норрис, к которой тот обращался, была намного более лаконична…

Устроившись на одной из скамеек, скрытой живой изгородью от тропинки, где обычно ходили студенты, они негромко обсуждали предстоящие экзамены и финальную игру. Головная боль уже стала стихать понемногу, как вдруг Гермиона услышала знакомые голоса. Рон покраснел от злости и хотел уже встать, но Гарри удержал его.

— Надеюсь, Паркинсон, ты хотела сообщить мне что-то по-настоящему важное, раз вытащила из гостиной сюда…

— Драко, я… я хотела сказать, что ты был так великолепен на вчерашней тренировке, так великолепен, как великолепен можешь быть только ты, и…

«Тавтология…» — вяло и без интереса определила Гермиона. Головная боль вернулась.

— … и это играет для меня большое значение, и я…

«Нарушение лексической сочетаемости…»

— … так трепещу всегда, заглядывая в твои серебряные глаза…

«Штамп…»

— … что буквально тону в них! А когда ты злишься, они становятся мерцающими, как… как стальная сталь…

«Штамп, ещё раз штамп и плеоназм[2]», — головная боль усиливалась, становясь почти нестерпимой.

— … и в эти моменты я так мечтаю приблизиться и утешить тебя, прикоснуться к твоим платиновым волосам…

«Платиновые волосы» стали последней каплей. С тихим, обессиленным стоном, в котором сидящий рядом Рон разобрал что-то смутно похожее на слово «штамп», Гермиона упала в обморок.

***

Получасом позже, стоя над кроватью мисс Грейнджер в больничном крыле, мадам Помфри возмущённо говорила Дамблдору:

— Это совершенно неприемлемо, директор, чтобы я узнавала о травме ученицы позже всех! Вчера во время тренировки в неё попал бладжер, а никто даже не удосужился сообщить!