- А, ты бачка, счастливый, умирал много-много раз, но жить, однако, будешь долго-долго. Если эту ночь переживешь, однако.

Черный кот преданно потерся о ногу хозяина, выгнулся дугой, и, в подтверждение его слов, противно мяукнул. Шаман бережно взял на руки своего любимца, забрал у Левши самокрутку, глубоко затянулся и выпустил струю дыма в кошачью морду. Тот потянулся, закрыл глаза и блаженно заурчал.

- Совсем как человек, все понимает. Людей злых чует. Шибко умный, однако. Такой как я. Мой ученик, - погладил Шукун четвероногого.

Шаман докурил косяк до «пятки» и спрятал окурок в спичечный коробок.

- Скоро освобождаюсь, однако, возьмёшь адрес. Захочешь, приезжай. Будешь у нас жить. Нам ветеринар нужен шибко. Олешек лечить. Я тебя много-много научу. С духами разговаривать у тебя получится. Ты мало-мало сумасшедший, однако.

Шаманово зелье не пошло Левше впрок. Долго ворочался на скрипучей больничной койке и забылся тревожным сном только под утро. Как ни странно, предостережение Шукуна, в какой-то мере оказалось пророческим. К счастью, только в виртуальном смысле. Во сне Левше удалось совершить невозможное и, oн побывал на собственных похоронах. С поразительной достоверностью Левша видел самого себя, лежащего в грубой лагерной домовине, готового уйти последним этапом. Он растолкал зевак и вплотную приблизился к своему второму «Я». Черты лица не разобрал, но на робе с левой стороны была его фамилия, номер отряда и бригады. Левша плохо запомнил окончание сна, но ему показалось, что среди зевак, провожавших его в последний путь, мелькнуло самодовольное, сытое лицо Чичикова.

- Надо прекращать курить всякую отраву с этим полоумным тунгусом - сказал себе Левша, просыпаясь.- Шукуна надо потерять. Не то «крыша» поедет от его курева, общения с духами и умного кота. Да и не поеду к нему в далекую тундру и, не буду лечить оленей. Какой из меня ветеринар?

Как и все сумасброды, Шукун оказался легким на помине.

- Вставай бачка, хватит валяться. В соседней палате больной умер. Идем за носилками. Будешь помогать в морг относить.

Почти все полки в холодном прозекторском боксе пустовали, и только в дальнем углу, на первом ярусе одинокий постоялец занимал почетное нижнее место. Шукун и Левша поставили носилки со скорбным грузом в проходе и перевели дух.

- Кладем рядом, - предложил Левша, – что бы им не скучно было.

Они уложили вновь прибывшего по соседству со старожилом и осмотрелись. И тут, в какой-то момент, Левша потерял связь с реальностью и снова оказался во власти ночного сновиденья.

Так же как и во сне, начало казаться, что стоит рядом со своим вторым воплощением. Левша подошел вплотную к покойному и сдернул покрывало. Он был уверен, что увидит то же, что и во сне. Так и произошло. Перед ним лежал труп с раздутым, синюшным лицом, а на левой груди значилась его фамилия и инициалы. Совпадал номер отряда и бригады. У Левши было только одно объяснение этому феномену. Во всем виноват шаман со своими духами. Вернее, его зелье. А, скорее всего, и то и другое. А, может быть, черный кот?

- От чего он умер? - Спросил у Шукуна, указывая на своего двойника.

- Мал - мал отравился рыбной консервой и вчера помер. - ответил шаман задумчиво. - Кот его шибко не любил. На нюх не терпел. Прятался под кровать и кричал не своим голосом. Знак подавал. Чуял недоброе. Плохой был человек. Туда ему и дорога.

- Так ты его знал? - поинтересовался Левша.

- Знал мало-мало, - ответил Шаман неохотно, - лечился у нас. Лежал в твоей палате с желтухой месяц назад. За заведущей приударял, однако. Конфеты приносил, стишки читал, а она ему таблетки давала от желтухи, и витамины.

Левша склонился над лицом покойного и, морщась от трупного запаха, потянул носом.

- Горький миндаль, запах цианида. А рыбной консервой здесь и не пахнет. Консервы, это прикрытие. Работа мастера. А когда он последний раз приходил на санчасть? - Спросил Шукуна.

- За день до смерти, однако, - ответил шаман, - заведущей не было. Она через меня таблетки и порошки передала.

Левша еще раз внимательно осмотрел покойного и обнаружил небольшое различие надписей на их нагрудных бирках. У него самого стояло «7-й отр.71-бр», а у покойного была надпись «17-й отр.71-бр». На курточке у трупа единица в номере отряда немного затерлась и была почти невидима. Разница была в одну единственную полустертую цифру в номере отряда, и в глаза не бросалась. Этот почти одинаковый набор цифр, плюс полное совпадение фамилий и инициалов сыграли c покойным роковую шутку.

«Так вот за кого меня принял по ошибке Чичиков», – подумал Левша, возвращаясь в санчасть - и беда покойного была в том, что слишком много знал.

Такой поворот событий настораживал и наводил Левшу на тревожные размышления. Где-то, совсем рядом, находился опытный, скрытный убийца, и такая же участь могла постигнуть и самого Левшу. Как только станет им не нужен. И, самое неприятное было то, что неизвестно с какой стороны может оказаться противник.

«Нужно будет сходить на 17-й отряд, и разузнать, при каких обстоятельствах умер мой однофамилец - решил Левша.- А пока надо держаться подальше от шамана и его начальницы-вертихвостки. По какой причине кот не взлюбил этого бедолагу? Кажется, что у кого-то из них рыло в пуху».

Инстинкт самосохранения заставлял мозг работать на предельном режиме и в голове с калейдоскопической непоследовательностью менялись образы, события и сюжеты. Левша уже не управлял этим потоком информации, пустив его на самотек. Он себе напоминал автора, у которого сюжетная линия вышла из под контроля, и жила отдельной, самостоятельной жизнью. В какой-то момент, в голове что-то щелкнуло, и круг замкнулся. Вспомнил, как в Матросской Тишине дописывал «Леди Макбет Мценского уезда» Лескова и воображение сразу же нарисовало образ купчихи-отравительницы, поразительно напоминавший начальницу санчасти. «Ни каких таблеток, порошков и витаминов – решил Левша - и, кажется, я здесь засиделся. Это нонсенс, но мне пора на петушатню».

Левша лежал на верхней наре и смотрел, как помещение пятой бригады наполнялось самой разнообразной арестантской «обиженной» публикой. Среди них были молодые и пожившие, одетые в телогрейки и робы, поношенные ватники и черные милюстиновые костюмы, в стоптанных валенках и начищенных ботинках. Но всех объединял прямоугольник на левой груди, в котором красовалась надпись: «Пятый отряд, пятьдесят пятая бригада». Это был, своего рода, отпечаток копыта темной силы. С сегодняшнего дня такой же штамп украшал робу и телогрейку Левши. По сути, это было моральное самоубийство, и его тюремная судьба превращалась в пытку. Теперь он принадлежал к касте «неприкасаемых». Ни один уважающий себя зек не имел права поздороваться с ним за руку, взять сигарету или спичку. На всех зонах существовал, так называемый, принцип «контакта». Любой предмет, к которому прикоснулся обитатель бригады «опущенных», по зековским правилам, считался «законтаченым» и подлежал уничтожению. Нарушение каралось строго и неукоснительно. Вплоть до перевода в бригаду «отверженных».

Среди этой разношёрстной публики только половина была нетрадиционной ориентации. Некоторые были «опущены» в следственном изоляторе за доносы и крысятничество. Другие за не совсем благовидные статьи, вроде садизма, педофилии или изнасилования малолетних. Но были и откровенно голубые, которым все было нипочём. Они себя чувствовали, как рыба в воде.

В столовой пятая бригада ела за отдельным столом. На выходе в промзону шла последней и последней возвращалась. И даже видавшие виды, матерые вертухаи, подчиняясь неписаным лагерным законам, при личном досмотре, не хотели к ним прикасаться, а только заставляли расстегнуться и вывернуть карманы.

Левша перевернулся на бок и наблюдал, за мешковатым, небритым, неопрятным мужиком с двойным подбородком. Тот доставал из, служившей ему сумкой, наволочки, шпротные консервные банки, каких никогда не было в лагерном ларьке, кульки с конфетами, сухарями, маргарином, белым хлебом и складывал это богатство в стоявшую в проходе тумбочку, которая была мерилом зековского благосостояния. Сверху Левша не мог четко рассмотреть лицо этого человека, но был уверен, что это тот, кто ему нужен.